С Довлатовым на брудершафт

Опубликовано: 3 сентября 2008 г. в 14:15 23 0Нет комментариев0

«Я родился в не очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. В Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски», - писал когда-то в своей автобиографии Сергей Довлатов. Он увидел свет 3 сентября 1941 года в Уфе. Сегодня читающий мир вспоминает наблюдательного человека, биографа писательской жизни. Вспоминаем его и мы… Как можем. В чем-то подражая ему. Любимая! Я в Пушкинских горах… Сергей Довлатов «Заповедник»1.Тут Довлатов мне и говорит:- Ну что, Сашок, накатим?Мы стояли перед писсуаром и, небрежно брызгая мочой на кафель, отливали в две струи, как говориться, на брудершафт: я – прозрачную, как спирт, он – темно-желтую, словно пиво.- А не рановато будет, Серж? – Спросил я, застегивая металлические болты классически потертых «Ливайсов». - В самый раз. – Довлатов потряс своим сморщенным писюном и констатировал: – Сколько не стряхивай, а финальная капля - в трусы.И, как бы не принимая никаких возражений, решительным движением «зашил» молнию ширинки.- Вот зачем ты это сказал? Он отвернул кран писсуара и смочил похмельный лоб:- Тебя не достала еще эта псевдонаучная бодяга? Профанация истины? Фило-лохия, бля!Вместо ответа я лишь смачно отрыгнул вчерашним фуршетом.- Лично я еле перерыва дождался. – Продолжил аргументацию он, закрывая воду в писсуаре. – Пленарное заседание явно затянулось. И полагаю, что давно пора плеснуть в стаканы. Чего-нибудь покрепче, чем «Фауст» Гете. - В местном буфете выбор невелик. Не до Фауста. Но имеется водка «Пушкин». Которую пили намедни. – Прокомментировал я.Диалог происходил в заповеднике «Михайловское», а именно: в просторном мужском туалете НКЦ*, пафосного строения из белого мрамора в позднесоветском стиле.Мы с Довлатов приехали в заповедник на недельную филологическую конференцию «Пушкин: Новые проблемы творчества».2.- Какие у Пушкина могут быть новые проблемы? Да ему давно все до лампы! – Провозгласил Сергей, когда мы вчера вселялись в трехместный, самый дешевый номер пушкиногорской турбазы, приютившей около сотни отечественных и зарубежных пушкинистов: именитых, уважаемых, мелькающих на телеэкранах страны, и только начинающих, таких, как мы с Довлатовым. Именитых пушкинистов селили в комфортабельные люксы. Начинающих – в тесные комнаты с жесткими односпальными кроватями. Стены в доставшемся нам пристанище были покрашены вездесущей светло-коричневой краской, местами уже изрядно облупившейся. На одной из тумбочек помещался графин и три граненых стакана, отсвечивающих зеленым. Зато над каждой кроватью висело по картине маслом местных самодеятельных художников. Сюжеты не блистали разнообразием: «У лукоморья», «Михайловские рощи», «Туман над Соротью».- Пушкинистика – род шарлатанства. – Громко объявил Довлатов, выкладывая в тумбочку свои футболки, трусы и зубную пасту «Лесная». – Искусство для избранных пидарасов, изысканный умственный бред. Довлатов быстро, как орангутанг в вольере, переместился по комнате. – Брат Веллер, ты со мной согласен? – И он постучал в дверь совмещенного санузла. – Мне б похезать.Я тупо разглядывал поношенный, весь в маленьких дырочках пододеяльник с забавным узором: какие-то сплошные ромбики с надписями: «Минздрав СССР».- Это сколько ж этому пододеяльнику лет?От заправленной постели остро воняло хлоркой. - Ничего, главное, чтоб паразитов не было.Это из санузла, приняв душ, вышел Мишка Веллер, наш собутыльник и тоже начинающий пушкинист. Обернув чресла серым вафельным полотенцем, самодовольный и пафосный, как будто недавно получил Нобелевскую премию по литературе, он категорично, в обычной своей манере, не терпящей возражений, изрек:- Пушкин, как танк Т-34.И зашлепал босыми ногами по вспученному линолеуму, тараторя:- Известно, что по объективным характеристикам многие танки превосходили Т-34. Те же «Шерманы» с «Пантерами» были и мощнее, и мобильней. Не говоря о качестве сборки. Но мы их количеством задавили. В результате именно машина Кошкина первой ворвалась в горящий Берлин, стала символом Победы, вошла во все учебники истории.Веллер скинул полотенце и еще разок, бережно, словно это яйца Фаберже, помассировал свои отвислые муди. - Так и с Пушкиным. Каприз истории. Если б не блядство Натали, да не трагическая случайность, числились мы сейчас не пушкинистами, а какими-нибудь ошапурками. Довлатов, между тем, устрашающе перднул, подтерся и смыл за собой говно.- Это, Мишка, все релятивизм. В смысле пиздишь много. – Донеслось из санузла, где снова нежно зазвучал дождик душевой кабинки. – Я же верю в фатализм культуры. Пушкин – это наш национальный рок. - Ага. Хард-рок. – Скаламбурил голый Веллер, зачем-то повязывая на худое горло яркий галстук.Я зашнуровал ботинки и дополнил голубые джинсы легкомысленной маечкой с логотипом журнала «Плейбой» на левой груди.- Ты во что вырядился, Донецкий? Это ж банкет пушкинистов, а не бордель. – Довлатов, переместившись в центр убогого интерьера, с наслаждением сушил свою красивую волнистую шевелюру. – Хотя, как сказать… хм. Ситуация прямо из абсурдстского фильма: стоят два совершенно голых человека в гостиничном номере: у одного полотенце на башке в виде тюрбана, у другого – галстук на шее.- Ну, что? Может в таком виде и заявимся? – Я показал на часы. – Уже полшестого. А до НКЦ еще топать по пересеченной местности.- Это у нас с Довлатовым сейчас на полшестого. Непорядок. - Пошутил Веллер. – Надо б каких-нибудь симпатюлек сегодня к ночи подцепить, а? Когда банкет плавно переместиться в номера. Устороим группен-секс. Как помнишь, год назад в Таллине? На Северянинских чтениях.- Где ты видел симпатичных пушкинисток? – Искренне недоумевал Довлатов, облачая свои худые волосатые ноги в темно-синие «Ли».- Не беспокойся, станут красивыми. Не хуже, чем в «Плейбое». Говорят, водки будет, хоть захлебнись. – Не сомневался Миша. – Скажи спасибо, Пушкину, сукину сыну!3.Банкет был организован в фойе НКЦ, причем на двух этажах сразу. На верхнем, понятное дело, разместилась элита пушкинистики, акулы академической науки. На нижнем – мы, независимый исследовательский планктон, штудирующий на досуге Ж.-П. Сартров да прочих Лотманов. Между двух колонн был натянут плакат с предсказуемым, как могила, лозунгом: «Пушкин – наше всё!». Довлатов с Веллером выпендрились-таки в пиджаки, и выглядели, как Штепсель и Тарапунька, два артиста разговорного жанра из ныне забытого анекдота. Первый, огромный, небритый, выдающий глухим басом короткие рубленные фразы, как у автомата «Калашников». И рядом второй – маленький, юркий, строчащий скорострельной речью, словно израильский пистолет-пулемет «Узи». Но в одном они были схожи: оба обладали незаурядным артистизмом и ценили внешние эффекты, будто постоянно находились на какой-то метафизической эстраде. Мы втроем сразу выбрали себе место с краю длинного банкетного стола, чтобы было удобнее удаляться покурить и отлить. Пушкинисты уселись за столы и, вежливо переглядываясь друг с другом, стали разливать напитки, в пол уха слушая приветственную речь кого-то из мэтров литературоведения. Снизу не было видно, кого именно.Звучало нечто невразумительное о том, что Пушкин-де – универсальный гений, и для каждого он свой, а в годы духовного вакуума, который частенько случается в России, он, Александр Сергеевич, служит своего рода кислородным пузырем для всякого думающего человека. От речи несло махровым диссидентством, и Довлатов прокомментировал оратора так:- Кислородный пузырь, ха! Пушкин сам был порядочной сукой, когда кинул своих друзей декабристов, для отмазки выдумав какого-то мифического зайца. Строчил ура-патриотические заказухи на царские деньги. А потом еще и челобитные шефу жандармского управления. Между прочим, карательного органа, аналогичного КГБ.Фраза была произнесена вроде как для нас с Веллером, но ее услышал весь стол: и кто-то с осуждением отвернулся, а кто-то глянул с плохо скрываемым любопытством и явным одобрением.Наконец речь удачно закруглилась, и все с явной радостью и облегчением сдвинули рюмки и фужеры за здравие отечественной пушкинианы. Ученый народ дружно задвигал челюстями, зазвенел посудой и характерно зашевелился, передавая соседям холодные закуски. За первым тостом, как водится, последовал второй, третий, и пьянка пошла по своему обычному сценарию. Минут через двадцать тостов уже никто из интеллигентов не слушал, а самые нервные вскочили с сигаретами – курнуть на свежем воздухе.- Ты кого-нибудь тут знаешь? – Спросил я Веллера.- Только наглядно. – Миша смешивал шампанское с водкой. – А тебе зачем? Не желаешь, кстати, «Северного сияния»? Убойная штука. - Да так. Поражаюсь людскому контрасту. – Сказал я. – Завтра увидишь, с какими лицемерными и пафосными рожами они будут обсуждать проблематику какой-нибудь блядской аллюзии в «Медном всаднике». Я протянул пустой бокал:- Смешай, Мишаня, и мне. Минут через двадцать, по алкогольному обычаю, все пушкинисты разбились на отдельно выпивающие компании и чуть ли не орали матом:- Скандал – мотор сюжета у Достоевского…- Странно, что Голливуд еще не экранизировал «Дубровского»…- Я бы назвал Гоголя первым русским модернистом…- А кто же тогда Пушкин?- Как кто? Наше… того…Довлатов, энергично жестикулируя, что-то объяснял ухоженной красивой даме лет сорока пяти. Толстый профессор лингвистики в расстегнутой на пузе белой рубашке похлопывал некрасивую аспирантку по обтянутой в джинс попке. Старушка, божий одуванчик, собирала объедки с чужих тарелок в свою и, крадучись, доедала. Весь этот бедлам был оркестрован неизбывным Вивальди, громыхавшим из тесловских динамиков.- Какая же приличная научная конференция, да без дебоша? – Резонно вопросил Веллер, заметно косея. Микс из шампанского с водкой дал ожидаемый эффект. Потому как далее последовало то, что кинематографисты называют «затемнением кадра».4.- И вообще ты нам с Веллером должен. По банке. – Сказал Довлатов. – Вчера чуть ли не дебош в НКЦ устроил. Мне вообще за тебя стыдно. Сначала хватал за грудки стиховеда Орлицкого, орал, что его «прозиметрия» - полное фуфло. Потом лез целоваться к какой-то аспирантке, а когда она тебя отшила, обозвал ее чумой, за что чуть не огреб по полной программе от ее научного руководителя. А он дядька здоровый. Я еле его успокоил.Я шел к буфету и соображал, где Довлатов сочиняет, а где говорит правду. В памяти зияла огромная черная воронка небытия, втянувшая в себя изрядный кусок личной жизни.- А потом взял да отрубился. – Не милосердствовал Сергей. – Банально так, шнопаком в винегрет. Нам пришлось с Мишкой тебя до турбазы на плечах нести. Как раненого бойца. Пока то-сё, всех баб нормальных расхватали.Я молчал, испытывая смутные сомнения и муки совести одновременно.На стенде буфета блестела три рода напитков: два вида местной водки: «Пушкин» и «Мусоргский», и коричневый бальзам на травах 48-ми градусов с загадочным названием «Кривичи» новгородского производства.Если этикетка «Пушкина» была радостно-витиевата и состояла из знаменитого профиля на фоне легких автографов поэта, то этикетка «Мусоргского» представляла из себя депрессивную репродукцию знаменитого портрета Репина, на котором великий композитор, как известно, изображен с натуры в дурдоме, где и находился на излечении от алкоголизма до самого момента смерти.- Во, скобари прикололись! – Оценил мрачность послания Довлатов. – Дескать, купить-то бутылку купил, но знай, дружок, до чего тебя эта зараза доведет. До кривой версты. Ха – ха – ха!- А что значит «Кривичи»? Славяне, что ли? – Спросил я у буфетчицы, равнодушно подпиливающей свои лакированные ногти.- А это так, Донецкий: выпьешь и скривишься. – Объявил подкравшийся сзади Веллер. – Бери бальзам, его запивать не надо.Я взял две бутылки «Кривичей», бутербродов, вареных яиц и расплатился.- Ну, куда двинем? - К домику поэта, конечно.- Может, лучше на могилку?- Да ну. Там же монастырь. Распивать неприлично.- Когда это нас останавливало? - Да и монахи у нас на Руси те еще трезвенники. Любому фору дадут.- Выпьем, Серега, на брудершафт.- С Довлатовым на брудершафт пить опасно. Завтра очнешься либо в травмпункте, либо в пердильнике…- И это в лучшем случае… 5.Так, непринужденно базланя, и делая вынужденные, но приятные остановки на прием внутрь «Кривичей», мы живописной троицей двигались по направлению к сельцу Михайловское. Веллер то и дело доставал свой швейцарский офицерский ножик и нарезал бутерброды маленькими, как канапе, кусочками колбасы и кислого хлеба, строго следя, чтобы никому не досталось больше, чем остальным. - А яйца про запас.- Ну ты, жидовская морда, не кусочничай! – Укорял его Довлатов.- На свою морду погляди.- Меня не тронь. Я лицо кавказской национальности.Август близился к третьей декаде, но скорой осенью еще и не пахло. Солнце мягко, наподобие некоего небесного калорифера, дарило ровное сильное тепло. Огромные стволы Михайловских сосен наполняли воздух ароматом смолы. Природа выглядела нарядно и насыщенно, как на экране цветного телевизора, когда впервые я вдруг увидел его в детстве.Наверное, это действовал алкоголь.6.Оглядев домик поэта, изящный и аккуратный, но весьма смахивающий на специально построенную декорацию для скорых съемок, и искупавшись в обмелевшей Сороти, мы отправились назад, в Пушкинские горы. - И домик тут макет, и мельница ненастоящая, и даже лес поддельный. – Делился впечатлениями Довлатов. - Как это поддельный? – Недопонял Веллер. – В какой же тогда аллее Пушкин натянул поблядушку Аню Керн?- Да не было тогда тут никакой аллеи. – Разъяснял Сергей терпеливо. – Голяк тут был, поле. Псковский голяк… Чего непонятного? А аллея с Керн, дуб с цепью, и мельница – это все выдумки товарища Гейченко. На цепи кот ученый повесился, когда тебя здесь увидел.- А как же лес?-Еб твою мать, Веллер! Лес позже вырос. В конце 19-го века.- Не оскорбляй своим матом, Довлатов, удивительную атмосферу здешних мест.- Нда, а на турбазе, наверное, сейчас уже ужин.- Все равно уже не успеем. Двинем в «Лукоморье»!7.Гостиничный ресторан «Лукоморье» гудел разнообразным шумом слегка подвыпивших компаний, в основном, по виду, – приезжих. Какие-то прибалты, наши, плюс предположительно грузины вместе с яркой пьяной блондинкой… Из колонок магнитофона играл «Бони М». Мы присели за столик на четыре персоны и заказали «Пушкина» с салатом «Оливье». Когда выпили и закусили по первой, возник вопрос: «Чего приперлись?». Закусить и выпить точно так же, а может и спокойней, мы могли бы и в баре турбазы.Вдруг от предполагаемых грузин отделилась вихляющаяся фигура блондинки. Тут мы ее и разглядели поподробнее. Лет двадцати, в самом соку. Высокая и крупная, она как бы являла собой мечту арийца. Всего в ней было много: от смазливого лица до лопающегося от изобилия бюста, от впечатляюще оттопыренной задницы до полных красивых ног, едва прикрытых джинсовой мини-юбкой. Веллер присвистнул и напрягся:- Ребята, кажется, вечер, как говаривал Вася Шукшин в «Калине красной», перестает быть томным!- Мужчины, не угостите сигаретой? – Девушка явно бросала вызов той компании, с которой пришла в ресторан. А может, она пришла вовсе и не с ними? Довлатов достал сигарету и галантно щелкнул зажигалкой:- Плиз, мадемуазель. - Присоединяйтесь к нам, если хотите? – Предложил Миша.- С удовольствием.Вблизи она оказалась еще пьянее:- Вы кто? Давайте познакомимся, ык.- С удовольствием. Довлатов, Веллер. – Представил я друзей. – А я Донецкий.- Что? Те самые? – От удивления она даже немного протрезвела, но глаза так и остались на выкате, и уже обратно не закатывались. - В некотором роде. – Поскромничал Довлатов. – Официант, рюмку даме! Кстати, как вас зовут, девушка?- Таней.- Не Лариной?- Нет. Шишлова я.Мы уже было собрались еще раз выпить, но тут «Бони М» сменился Демисом Руссосом – «Гудбай, май лав, гудбай!».- О! Это моя любимая песня! Идемте танцевать! – И она схватила за руку Мишу.Мы с Довлатовым перемигнулись, и все ж таки накатили.- Гляди. – Он махнул рукой в сторону танцующих. Картинка точь-в-точь совпадала с эпизодом из фильма «Афоня»: Миша спокойно мог положить свою голову на Танину грудь. Да Веллер, само собой, и не думал отстраняться от объятий привлекательной блондинки, да еще на халяву.Однако идиллия длилась недолго. Грузины, или кто они там? не заставили себя ждать. Три типа характерной кавказской наружности окружили парочку.- Э, слюшай. Дэвушку мы ужынаим.Веллер был невозмутим.- Ну а мы танцуем. Пошли на хуй, черножопые!Грузины сделались чернее пресловутой жопы негра, мне почудилось, что сейчас они выхватят из пиджаков кинжалы и начнется резня.- Ты ни прав, дарагой.- Чего?!Веллер внезапно оторвался от Тани, развернулся и пнул концом ботинка ближайшего грузина по яйцам, причем попал явно удачно. Грузин вскрикнул, и сложился пополам. Мы с Довлатовым выскочили из-за столика. Двое других недругов кинулись на Мишу. Таня завизжала и вцепилась своими когтями в глаза одного из нападавших, он тоже заорал и ударил ее в глаз. Она отлетела к столу с посудой и шлепнулась на него, опрокидывая посуду и бесстыже задрав ноги. Следующий кадр. Довлатов танцует в боксерском танце перед двумя озверевшими грузинами, изображая из себя Мохаммеда Али. Грузинский товарищ все так же корчится на полу. Я схватил в руки стул. Наша Таня орет, как сирена: «Убивают! Убивают!». Народ в зале вскочил в страхе и оцепенении. Но к нам уже спешат трое или четверо мужиков славянской наружности и даже один прибалт. Судя по виду, все с очень серьезными намерениями.И мне становится понятно, что убивать собираются вовсе не нас, а как раз этих несчастных грузин.Ну, сейчас им мало не покажется! – Орет Таня. - Наваляют пиздюлей по полной программе.«Рас-Путин, Рас-Путин, Распутин», - бесновались в это время «Бони М». «В пушкиногорском ресторане «У лукоморья». Мда. Культурный очаг Псковщины. Приют, сияньем муз… Знаем мы этих муз… Таня, Оля… И только Веллера нигде нет. Пропал, сука».Все это проносится в черепушке с ошеломляющей скоростью.8.Через минуту он возник, будто спустился на тросе с неба и, схватив со стола недопитую водку, заорал: - Довлатов! Донецкий! Мотаем отсюда, к ебаной фене. У меня мотор!Мы хватаем Таню и несемся к выходу. Там действительно припаркована черная «Волга» с распахнутыми дверьми и питерскими номерами.Адреналин вперемешку с алкоголем не дает обосраться тут же в автомобиле – одновременно от пережитого стресса и настигнувшего смеха.Таня мужественно хлюпает носом и щупает свой глаз.Оказывается, Веллер вовремя смекнул, что разборки с милицией нам нужны, как письке – колокольчик, и выскочил к дороге, по которой, на счастье, двигался по направлению к трассе человек из Питера, и тут же согласился выручить.В общем, отделались Таниным синяком.9.Добрый ангел-водитель высадил нас у подъезда турбазы и посоветовал быть скромнее. Какое там! Когда опасность осталась позади, захотелось вновь оттянуться. Смыть едкий пот адреналина. Тем более, Таня была с нами, наша компания ей нравилась, и, главное, она никуда не спешила. Мы купили вареной картошки, огурцов и помидоров у старушек, торгующих на ступеньках подъезда, еще остались утренние яйца, а отрава у каждого из нас был припасена на особый случай. И этот случай наступил. У Веллера – «Зубровка», у Довлатова – портвейн «777», у меня – спирт.10.Таня оказалась девушкой не просто доступной, но и продвинутой до невероятности, сразу согласившись трахнуться с нами в три смычка. - Гыгы! Как в порнофильме! – Веселилась она, сразу скинув помятую блузку и обнажив груди размера этак четвертого, если не пятого. Бюстгальтер, разумеется, отсутствовал напрочь. Левый глаз совсем заплыл и ничего ей не показывает.Довлатов снял штаны и продемонстрировал Тане свой пенис.- Ха – ха! Напугал бабу хуем. Она крупнее видала! Веллер готовил закуску, то есть попросту шинковал овощи на газетке «Пушкиногорский край». Я бодяжил алкоголь. Довлатов крутил громкость допотопного проводного радиоприемника, как будто и в правду желал извлечь из него короткие волны радио «Свобода», ну или Би-Би-Си.11.Мы пьем и уходим в окончательный отрыв, сопряженный с разрывом сердца.Мир – красочный и наполненный смыслом карнавал, в котором всем нам есть место. Жаль, мы не подозревали об этом простом факте раньше. Бац – свет выключается.Вспышка, и мое зрение витает где-то под потолком. Непостижимый эффект, как в сновидении, когда ты одновременно находишься и внутри себя и вне, за пределами. В роли участника и свидетеля событий.В помещении трое голых пушкинистов и Таня, которая стоит в позе коровы на кровати, выдвинутой к середине комнаты: сзади нее, тяжело дыша, мощно работает Довлатов, засаживает. Я вижу его напряженное от коитуса лицо, пот струится по всему его нехилому торсу, темные от усталости веки прикрыты. Он крепко держит девушку за талию, и двигается все резче и быстрее, словно хочет разорвать ее на две половины. Еще миг и – вправду разорвет, забрызгав Вселенную горячей кровью. Я скромно отдаю свой кончик в Танин рот, который работает не хуже пылесоса.Состояние предоргазма.Веллер опять не здесь.12.Вдруг входная дверь - нараспашку, и в номер вваливаются, суетясь и толкаясь, какие-то люди, хохочут, смеются, показывают пальцами, одни уходят, появляются другие.Материализация бреда. Мы с Довлатовым не обращаем на эти пустяки внимания, пялим девку на брудершафт, ритмично работаем, продолжая наш дас-ист-фантастиш-спектакль.Веллер вскакивает с кровати и выгоняет непрошенных гостей вон, затем снова валиться на кровать.Я чувствую, что сейчас соединюсь с Богом.13.Я проснулся первым. Не утро, а далеко за полдень. По хаосу сдвинутых и скомканных поверхностей бегали солнечные зайчики. Веллер спал почему-то на полу, прикрывшись одеялом. Довлатов с Таней - вместе, в обнимку, не понятно каким Макаром умесив свои крупные аппетитные тела на односпальной постели. Он – на животе, она - на спине. И эта картина достойна кисти любого известного истории искусств художника.Я растолкал Веллера:- Мишка, гляди!Он вытащил из под койки простыню и заботливо прикрыл срам. Потом принялся лазить по пустым бутылкам и стаканам.- Опрокинуть, Саш, ничего нет?- Откуда? Парадокс, но все выжрали. До капли. Даже удивительно.- Ладно, ты прибирайся, а я за пивком, что ли, сгоняю.Он с трудом натянул джинсы. Мятую футболку. Ботинки. Вышел.14.Я еще и мошонку не успел почесать, как дверь со страшным грохотом влетела обратно вовнутрь номера. Зря думал, что после пережитого за прошедшие сутки готов к любому абсурду. Хуя!На пороге стоял высокий мускулистый парень с перекошенным лицом, правой рукой он держал извивающегося Веллера за нос, быстро превращавшийся из нормального в набухшую лиловую сливу. В левой руке парень держал топор. - Ну, где этот ебарь?! Где эта блядь?! Щас порешу всех на хуй!Довлатов с Таней проснулись и с минуту молча взирали на явление.Затем Таня тихонечко завизжала. Факт прелюбодеяния был на лицо. То бишь на соответствующих, даже не отмытых еще, причиндалах.Довлатов и не стал отказываться (типа недоразуменьице вышло), а просто сдернул простыню, встал, подошел к парню и ловко долбанул того ударом чугунного лба. Прямо в челюсть.Парень, как куль, со стуком свалился на пол, по ходу падения выпустив лиловый нос Веллера. У Миши текли крупные слезы боли и обыды:- Пиздец! Как же я теперь свой доклад читать буду? - Ничего, прочитаешь! – Заверил Серега. - Я однажды видел, как один тип в инвалидной коляске доклад читал.Он подошел и закрыл дверь, у которой опять собрались любопытные.- Это, как же, Таня, понимать?Он обернулся ошарашено по сторонам: Тани в номере не наблюдалось, как будто она была фантомом искаженного сознания, алкогольной галлюцинацией. - Шершеля вам! – наконец очнулся я.- Так, Сашок, на-ка ремешок, и вяжи этого ревнивца. Но тот уже пришел в себя и буянить вроде не собирался. Такое впечатление на него оказал довлатовский лоб. Парень сидел на полу и задумчиво потирал подбородок.- Это как же, сударь вас угораздило? – Навис над ним Серега. – Отвечать теперь придется по всей строгости закона! Товарища нашего изувечили. Нанесли ущерб отечественной пушкинистике. Нехорошо-с, сударь мой. И вообще. А вы, собственно, кто?Парень посмотрел на нас как-то жалостливо и просительно. От недавнего гнева сохранился только валяющийся на линолеуме топор.- Как кто? Я – муж.- Муж? – Будто не доверяя словам, переспросил Довлатов.- Ну да.Мы переглянулись. Пауза с минуту, и мы втроем уже катались по полу и кроватям в такой истерике, что сейчас можно было бы спокойно снимать учебный фильм для студентов психиатрических отделений медвузов.- Муж!- Объелся груш.-Ой. Щас сфинктер лопнет!Парень сидел, улыбаясь, и глупо кивал башкой:- Ну, да. После чего нас снова настигал приступ смеха, называемого гомерическим.- Что ж ты, паря, за женой-то не смотришь? Раз она такая у тебя блядовитая. – По-отечески спросил Довлатов, и подал ему Танины кружевные, не первой свежести, трусы, которые она в спешке не успела нацепит на свою красивую жопу.- Да я только на ночь. Нельзя уже, что ли, на рыбалку с Витюхой сгонять?- Ага. Муженек – на рыбалку, а женка – на ебалку.Парня снова затрясло и он напялил женины трусы на голову, причем в районе носа на ткани различалось какое-то подозрительное пятно.- А кто мне за шнопак ответит? – Вдруг рассвирепел Веллер. – Что за хуета? Кто-то чужую бабу пялит, а кто-то за это огребает. - Ы. Чуваки! Понимаете, она не местная. Из Пскова. Познакомились на Пушкинском празднике поэзии. – Рассказывал парень. – Кто ж знал? Я как раз с десантуры дембельнулся. Красивая. Влюбился. Поженились. Все здешние овраги своей задницей обтерла. Мне по улицам ходить стыдно. Ы… Мальчишки пальцем показывают. Вон, сохатый идет. Ы. Так люблю ж я ее, падлу!- Селя ви!Я окончательно перешел на французский.15.Надо ли тут добавлять, что за всю неделю мы так ни разу и не посетили ни одно заседание эпохальной филологической конференции «Пушкин: Новые проблемы творчества»? Что от нас несло термоядерным перегаром, и под финал коллеги открыто презирали нас? Что буквально на второй день после случки с Таней у Довлатова с конца покапало, - что поделать? французский насморк, а у меня нет, ибо я давал в рот, а в слюне гонококки погибают. Что мы чуть было не сожгли турбазу? И даже как будто прославились на все окрестности? Веллер, во всяком случае, до сих пор утверждает, что на пятый день под нашими окнами стали собираться зеваки.Но русские люди адски терпеливы, и иногда умеют прощать. Ведь это был финал праздника, момент грустный и уходящий, то есть милый. Не взирая на весь наш житейский экстрим вкупе с научным нонконформизмом, организаторы не только обещали включить наши доклады в сборник по итогам конференции, но и не отлучили от стола, пригласив на прощальный банкет.Тут уже, изможденные алкоголем, подобно блоковским пьяницам с глазами кроликов, мы вели себя тихо и, можно сказать, просветленно. Потихонечку потягивая местную медовуху, осторожно смешанную с водкой, мы припухли в своем углу и гундели на отвлеченные темы.Довлатов, жестко страдающий оттриппера, по поводу финального банкета напялил свою любимую тишотку, на которой был изображен аляповатый Кремль и ниже красовалась крупная надпись кириллицей: «Москва – сука гламурная».Довлатов был задумчив и трогательно беззащитен.Я смотрел, смотрел на него и вдруг спросил, сам не знаю почему:- Слушай, Сереж?- А.- А не тяжело тебе жить с такими знаменитыми именем и фамилией?- Да нет, я уже привык.- Ну, не обязывает?- Знаешь. – Он заглянул мне в глаза. – Иногда происходит как бы раздвоение личности. Выпьем?- Давай.- А иногда тяжело. Довлатов – Довлатов. Все интересуются: «Вы не родственник?»- Так точно нет? Может, дальний на киселе?- Куда мне? С моей скобарской будкой? Да, Веллер?- Ага. – Отозвался Миша. – Достают. Но часто приятно. Люди путают. Уважают авансом. Просто за то, что у тебя есть где-то популярный писатель-тезка.- Охуеть. – Просто сказал я и опрокинул в перегарное нутро очередную дозу.Ди-джей нажал на клавишу магнитофона и по фойе НКЦ понеслось:«Итс май лайф! Итс май лайф!».*Примечание: НКЦ – Научно-культурный Центр. Саша Донецкий.

Центр Деловой Информации Псковской области

👉 Подписывайтесь на наши страницы. Мы есть в Телеграм, ВКонтакте и Одноклассниках

Комментарии

    Еще никто не оставил комментариев.

Для того чтобы оставлять комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо авторизоваться на сайте.