Вадим Радун: Без тормозов. Страсть и ненависть в театре

Опубликовано: 28 июня 2010 г. в 19:05 3 0Нет комментариев0

Мы зашли в кабинет Вадима Радуна после репетиции его бенефиса, который намечен на 1 июля. На сцене артисты еще пели песни, и звук врывался в скромный кабинет народного артиста России, где старый продавленный диван, советская убогая мебель и стол с настольной лампой и телефоном, а больше ничего нет. Никаких модных нынче причиндалов.- Хорошо еще, что кабинет мне оставили. – Бросает Вадим Иосифович фразу, намекающую на непростую ситуацию в театре (а когда она была простой?). – Но уж из кабинета они фиг бы меня выперли! Все-таки я один из трех в Псковской области народных артистов!Тут зазвонил телефон, и бывший главный режиссер Пушкинского театра включился в разговор, из которого стало понятно, что звонят откуда-то, чтобы предложить свои услуги театру.- Это не ко мне! – Отрезает режиссер, и сразу включается в разговор со мной, комментируя звонок неизвестного, по всей видимости, режиссера:- Если мы берем любого, кто предлагает себя, и он ставит, то, чаще всего, это попрание твоих принципов, твоих эстетических взглядов. – Начинает свой спич Радун. – Надо приглашать, но надо приглашать единомышленников, а не вообще кого попало. Режиссеров хороших много. Но также как художники сбиваются в кучки, композиторы – в свои, литераторы – тоже, а почему-то в театре, как наименее высоком виде искусства, что попало. И все, главное, знают, как надо. Как в футболе, так и в театре, все знают, как надо. Но никто не умеет ударить по мячу. Даже если это стоит 36 миллионов фунтов стерлингов. По мячу-то ударить не могут. – Развивает свое сравнение с футболом Радун. – И тогда возникает вопрос: все ли решают «бабки»? Не все. К сожалению. Лучше бы все решали «бабки». Как только возникает много денег, появляется тема: подольше пожить, вести здоровый образ жизни, избежать травм, переломов, синяков и ссадин. Лучше быть гламурным и красивым и при «бабках», чем изуродованным, в гипсе, и без «бабок». Все это так! Ничего нового мы не придумали, потому что были гладиаторы, а искусство вещь такая... зачем Ван Гог взял и себе ухо отрезал?- Психованный...- Ну, психованный, но это был принцип, какая-то высокая идея за этим ухом стояла. Зачем шарик у Филонова улетает? Целая концепция. Что такое парабола у Кандинского? Что такое «Черный квадрат» Малевича? Черная дыра? А то вот все упрекали: Радун никого не приглашает. - Это вы о том, что, когда были главным, никого не пригашали?- Я наоборот приглашал. Только они приезжали, а потом бросали меня. Я могу поднять архивы худсоветов, на которых меня уничтожали за то, что я приглашал, а они оказались дерьмом, и я за это дерьмо отвечал. Был случай: пригласил вроде бы профессионала, а он взял и сбежал, а спектакль повис на мне. Это же несправедливо! Я не должен его трогать. Провалился? Провалился! - Сбежал потому, что у него не получилось?- Да. - Как же так, профессионал, и не получилось?- Ну, так у многих так. У нас руководители – тоже вроде профессионалы, а у них не получается. У нас все знают как, а чего-то никак. А как это весь мир знал-знал, воровал-воровал, наживал-наживал, и вдруг кризис? Как так получилось? Когда все такие грамотные, богатые, и все умеют, и банки у них, и склянки, и сообщества... и все равно кризис. - Действительно, как?- Мы очень нетерпимы, и хорошее не помним. Помним только плохое. Особенно это характерно для женщин. Если ты женщине делаешь приятно, оказываешь внимание, даришь подарки, она говорит: «Ну и что? Так и должно быть». А если ты ей говоришь: «Ну почему ты такая глупая, такая ограниченная, почему в тебе такое потребительское, холодное начало? Ты все считаешь, и я вижу, как ты все это просчитываешь и обставляешь, чтобы, как пылесос, оттянуть?» То она это помнит всю жизнь. И вот это вот «ну и что» - очень неправильно. Потому что должна быть душа.Вадим Радун заваривает в кружках дешевый зеленый чай, и мы продолжаем разговор.- Вадим Иосифович, в 70 лет жить трудно?- Я могу сказать так. Доктор Мечников в своих этюдах о природе человека размышлял следующим образом. В юности человек панически боится смерти, и поэтому разносит себя, сжигает, потому что ждет завтра смерти. В зрелые годы человек убеждается, что жить, быть может, придется долго. И он начинает о себе заботиться, чтобы жизнь как-то продлить. Втягиваясь, увлекаясь, он фанатеет от процесса. Но потом вдруг, где-то, наверное, за 70, человек панически боится вечности. Потому что вечность – это одиночество, когда все уже ушли. А ты ходишь один, никому не нужный, смешной себе и окружающим. А, может, они вообще к тебе безразличны? И тогда возникает вопрос: «А жил ли я?» Каждому овощу свое время. И когда я прихожу к 70-ти годам, у меня все меньше и меньше остается собеседников. Меньше людей, которым бы я хотел открыться. Потому что я с людьми уже существую в разных плоскостях. И все это, конечно, сложно. Жить-то все равно хочется. Потому что жить интересно, и хочется понять, что будет дальше. Не из злорадства, ехидства, а из сочувствия всем нам, людям. Мы много нагрешили. Я говорю «мы», потому что я не разделяю людей на тех или этих. Просто – человечество. Там яблоко съели, там закричали: «Отпусти нам Варавву!» Я до сих пор не могу понять, как они могли выбрать Варавву, и не Иисуса. Много всего такого, что объяснить невозможно. А с другой стороны, жить становится неинтересно. Потому что тенденция - выбросить пожилого человека из кольца социума. А человек – это социум. Так вот, это очень жестоко и глупо. А в России это делается грубо, подчеркнуто грубо. И старость не обеспечена. Жить путешествиями не получается, потому что не на что. Опыт твой никому не нужен. Я когда-то ставил «Скупого рыцаря». И «скупой» у меня не в том смысле, что «жадный». Скупой – человек, наделенный колоссальным опытом, ратным, философичным, дворянским, но он никому не нужен. Нужны только его «бабки», из-за которых нужно его убить. И сын на него доносит. Сын не хочет спросить: «Папа, что мне делать, как мне быть?» Сын говорит: «Папа дал мне мало денег, я их все пропил». Но ты ведь пропил? Прогулял? Так что же ты идешь и доносишь на своего папу? Ты думаешь, что тебе достанется? Нет, не достанется! Заберет дядя, государство. Вот в этом безнравственном котле зависимости от рубля, в котором мы сегодня оказались, мне быть противно.- Вы из театральной семьи. Получается, театр – судьба? Выбора не было? - Был. Я хотел быть подводником. Потому что мой дядя Рудольф был капитаном 1-го ранга, в Полярном служил. Они ушли торпедировать фьорды с «тяжелой водой», и там подорвались в ходе той знаменитой идиотской операции 1944-го года. Потому что англичане сверху разбомбили всю эту «тяжелую воду», и лишили Германию возможности получить ядерное оружие. А дядя Рудольф, когда жив был, подходил к моей беременной мной маме и спрашивал: «Ну, как там Вадюшка-то поживает?» Он дал мне имя. Дал имя и ушел. А я назвал Рудольфом своего старшего сына в знак благодарности. Так что я очень хотел быть подводником. А отец мой меня не хотел отпускать. Он создал в Ташкенте театральный институт, заведовал там кафедрой. А я учился в техникуме, но последние два курса там были как в политехе. Там факультет открыли сантехнический. Поэтому мой первый этюд в театральном институте был «От унитаза к режиссуре». И так случилось, что я приехал сюда в Колпино, гонял трубы, я первым осваивал прокатный стан. Пошел к Товстоногову. Он: «Ты кто?» Я: «Радун, сын Иосифа». Он: «Боже!» Дело в том, что Товстоногов и мой отец – однокурсники. И я что-то ему читал, и он предложил мне место в ЛГИТМиКе. Он спрашивает меня: «Квасишь?» Я отвечаю: «Да». От тоски, от ностальгии, от того, что в первый раз оторвался от дома, я, конечно, «влетел». И ко мне приехала девушка из ГИТИСа и меня оттуда забрала. Очнулся я в деревне Салтыковка под Москвой, в бане. То есть я так забухал, что даже не помнил, как меня привезли в эту деревню. Я отходил там, меня деревенские люди травами отпаивали. Девушка созвонилась с домом. Отец был против, а она написала письмо в бюро института. Мол, человек погибает, его нужно немедленно домой, я прошу вас, так и так. И тогда мне пришла телеграмма: «Мы готовы изыскать возможности для просмотра и приема на курс Иосифа Радуна при дальнейшей сдаче всех экзаменов под стенографиста». Я написал: «Я согласен». Я приехал, меня просмотрели и приняли. Таким образом, я закончил Ташкентский театрально-художественный институт.- А как же Товстоногов, ЛГИТМиК?- Я бы здесь погиб. Нужно было долго ждать. А я уже не останавливался: работал – квасил. Ночью я работал, с утра – бухал. У меня там какие-то армяне, сапожники, все это так перевернулось. Короче говоря... я «опрокинулся». - Выходит, что вы – ученик своего отца?- Да, учился на курсе своего отца. Он четыре года не обедал со мной за одним столом. Он ведь считал, что я поперек его желания влез в институт через партию, и это подлость с моей стороны. И он не мог мне этого простить. Там было сложно. Но на четвертом курсе я сыграл Петручо. Пришел домой, меня трясло. Я принял душ. Выхожу. Мать подбегает, зовет к отцу. Отец говорит: «Сядь со мной пообедать». Чекушку достал, разлил: «Спасибо тебе». Выпили. То есть он способен был признать, что я чего-то стою. А потом уже он видел мой спектакль в Таллине на гастролях и пришел в дикое раздражение, потому что, с одной стороны, это было талантливо, с другой – оппозиционно, и противоречило его партийному чутью. И он написал письмо тогдашнему главному режиссеру Псковского театра Бухарину, где сказал, что я вижу жизнь мрачно. Я ему в ответ: «Папа, ну что же ты делаешь? Ты же стукач. Доносы на меня пишешь».- В Пскове вы работаете с 1976-го года?- Да, я здесь трагически долго. И все это оказалось какой-то ловушкой для меня. «ПСКОВлаг» я его зову. По аналогии с ГУЛАГом. По сути, это и есть зависимость. Потому что я не смог бы отсюда уехать.- Ну, а первое впечатление? Какое впечатление на вас Псков произвел?- Потрясающее! Я влюбился в город. Были совсем другие люди, красивые. Было полное впечатление, что я живу где-нибудь в Питере. Такая была интеллигентность, такая требовательность. Зрители могли меня встретить на улице и так отчистить! Но это было здорово! Все было совсем по-другому, другое восприятие! И хамья не было такого. Совсем другая структура здесь была. Вот какие-то люди в Питере, в Москве не зацепились. Они приехали сюда, где был выход на Прибалтику. И даже с партноменклатурой здесь был диалог. Они боролись за нас, зная, что мы настроены по-разному. Сейчас-то диалога никакого нет. Ты неуловимый Ян, ты никому не нужен.- Когда вы в 1976-м году приехали в Псков, то в каком состоянии застали театр?- В хорошем. Хороший театр с очень приличным составом. Было много питерских ребят. И все это вызывало уважение и гордость. Здоровый театр, причем со своей иронией, со своей какой-то вольницей. Это был живой коллектив ироничных артистов, допускающих какую-то улыбку в адрес друг друга, и в адрес руководства. Здесь была и Гета Гинкас, и питерская режиссура. Режиссеры. Не люди, прописанные в Питере, а настоящие режиссеры, работающие в Питере. Да, это был серьезный театр. Язык не повернется схамить в их адрес. И это был конфликт. Потому что когда мы приехали из Красноярска, 15 артистов, самобытные, и началось... По-моему этот внутренний конфликт не изжит до сих пор. Хотя Лунин, Золов, Порошин (вообще звезда!) уже умерли, конфликт как-то тлеет. - В театре ведь каждый сезон самоценен. По существу, другой сезон – другой театр...- Да. Мы давно не «покупали» никого серьезного. У нас для этого нет условий. Нет привлекательности материальной, социальной, жилищной. Потом – когда-то Псков был выходом в Прибалтику, а сейчас – это тупик. Все хотели быть в Европе, хотели в Питер перебраться через Псков. Сейчас, конечно, все не так. К нам не едут. Поменялись приоритеты. Переверни блюдце, что останется? Ничего страшного... Жизнь.- Вы же были свидетелем того, как все это происходило. - Да и участником, что ж, к сожалению, был и участником.- Говорят, самые трудные годы 90-ые были?- Вопреки всему, для меня 90-ые были очень творческими годами. Мы были никому не нужны, но создали театр «Карусель». Ездили везде, сдавали праздники «под ключ». В Иван-городе, в Выборге, в Михайловском замке в Питере, в Петропавловской крепости. Да во всех памятниках Ленинградской области. То есть это такое классное, интересное время было! И труппа была в отличном состоянии. Хотя, конечно, многие раздражались. Людям же всегда мало. Им постоянно кажется, что за углом лежит кирпич. И они думают: «Вот я подниму его, а он золотой». А кирпич поднимаешь, а он тебе по башке – бац! И ты – Альцгеймер.- Не так давно, если помните, я беседовал с режиссером «Жаворонка» Семеном Верхградским, так вот он тогда сказал, что труппы в Псковском театре драмы нет.- Я не хочу обидеть Верхградского, потому что он мне совершенно по фиг. Он меня пока ничем не очаровал. Он меня не спрашивает, я ему не отвечаю. У нас отношения свободные. Но... он не заметил труппу, и это видно по его спектаклям. Труппу он не заметил. Он больше «конъюнктурит» и играет в разные политические игры. Вот я сейчас делаю бенефис, и вчера был прогон шести отрывков наших бывших спектаклей. Так вот, вчера смотрели люди и говорят: «Такое впечатление, что мы этого никогда не видели». Оказывается, есть труппа! Оказывается, есть театр! Я сижу и плачу, и смеюсь. Потому что театр никуда не уходил. Просто кто-то решил, что театра нет. Как кто-то решил, что у нас нет страны. Ведь все это сплошные мистификации! Все это абсурд. Все зависит от того, с какой стороны посмотреть. Ракурсы важны. Я вот сегодня совершенно определенно могу сказать: есть труппа! Труппа, которая в себя абсолютно не верит, сбитая, растерянная, вогнанная в какую-то зависимость, утратившая в себе актерское достоинство. Из-за рубля. Потому что когда была идеология, я мог поднять артиста на то, чтобы он высказал свою точку зрения. А сейчас я ничего не могу артисту сказать. Я – театральная крыса. Я родился в театральной гримерке. И когда чиновники, вылупившиеся из чьего-то яйца, начинают мне что-то про театр рассказывать, я могу спросить: «А вы кто?» У меня все белье воняет краской театральной. Что вы мне рассказываете о театре?- Лично я убежден, что театр – это искусство, а не митинг. Поэтому «Жаворонок» показался мне если и не провалом, то неудачным спектаклем.- И мне! Не просто неудачным, а запутавшимся, не сочиненным. Они даже не поняли, что за пьесу взяли. «Жаворонок» - это интеллектуальная пьеса, очень литературная, условная. - Для чтения глазами...- Да, больше для чтения. И причем здесь Красная площадь, Чехословакия? Ну, это же глупость! Ну, это же просто нужно эту девочку, Жанну, высечь по голой жопе солеными ветками. И все. Шизофрения это все, какая-то физиология. Ну, нехорошо. Зачем врать-то так?- Оно, конечно, оценки-то разные могут быть.- Да дело не в оценках. Дело в том, что Ануй – это абсолютно другая культурная эстетика. Возьмите «Слова» Сартра, почитайте. Посмотрите, что такое культурная революция 1968-го в Западной Европе. Все это нужно посмотреть, чтобы понять, где это было, откуда и как это взялось? - Работа художника мне показалась интересной...- Может быть, и интересна. Но она не связана со спектаклем. Художник – отдельно, спектакль – отдельно. Есть ведь понятие: где прячется герой? Нет этого места. Героиня все время в центре стоит спиной к ним, а они почему-то на нее все время наскакивают. Если она волнует их, как девушка, то пусть уведут ее, попользуют, ничего страшного, мы переждем. И поэтому, если всерьез об этом говорить, то лично мне стыдно. А уж когда они еще показали «Сказ о Пскове», тут у меня начались заворотки кишок. Это уже совсем! Ну, просто, ну... В принципе, одна и та же болезнь. Об истории надо бы честней, тем более – детям. И, как выясняется, это путеводитель. Вроде того, что выпустила Ирена Панченко. Стоит собор, какого века, неизвестно. Сиди, листай, в тексте есть. На английском языке. И все молчат, все вежливые. Такой вежливый город стал. Но это же неправильно! Почему никто не напишет, что это такое вообще! Как Зинаида Иванова говорит: «Впервые во Пскове в Кремле будет играться «Псковитянка»...» А ничего, что мы ее 20 лет там играли! И никто из них не пришел! И не знали даже, что мы ее там играем! Ну, и причем тут Иванова? И какой после этого она председатель Комитета по культуре? Председатель «тройки». - Какой такой «тройки»? НКВД?- Ну, да! ВЧК. Чрезвычайной комиссии по ликвидации культуры. Что она сделала? Соединила рудименты «кулька» и музыкального училища. Уничтожила. В Дом народного творчества посадила какую-то девочку. Уничтожила. Про театр я даже не хочу говорить. Уже даже не больно. А что она сделала? Она хладнокровно, исполнительно работала. Зачем же так? Как у Шварца Генри говорил? «Я ученик, меня так учили». Вопрос: а зачем ты был лучшим учеником? Ты же мог быть и попроще. Был бы троечником, меньше народа бы убил. Иванова у меня спросила: «Стоит ли идти?». Я ей сказал: «Если вы устоите против этого всего, то идите. Если нет, то лучше не надо». Она стиснула зубы, ушла, промолчала, и, по-моему, с первым, с кем рассчиталась, это был я. Но это уже не имеет значения. Я вообще не люблю людей, которые рушат то, что сами не делали. Вокруг меня столько лжи, легенд и бессмыслицы, что иногда диву даешься! Были случаи, когда мне же про меня и рассказывали. А я смотрел и спрашивал: «А с кем ты говоришь?» «Как с кем?» «Ну, я кто? Давай познакомимся. Я - Радун». Уу! Немая сцена. Причем я не очень переживаю из-за этого. Я переживаю, когда гибнет театр. Вот сейчас хочу закрыть театр «Карусель». Вот 23 года прошло, а ни одного гвоздя в «Карусель» так и не вложено. И вдруг сейчас говорят: «Давайте возрождать театр. Оказывается «Карусель» имеет экономическую основу». Я говорю: у меня есть концепция вообще изменения туристического принципа на базе театра «Карусель». Потому что мы можем предложить такие услуги, что это станет таким проектом!.. «Да кому он нужен?» - говорил мне Голышев, не давал мне высказаться. «Ну, не нужен и не нужен».- То есть, будучи председателем Комитета, Голышев считал, что «Карусель» не нужна?- Не нужна! Считал и считает. Он мне говорил: «А какая разница, в помещении играть или на воздухе?» Но при этом он ставит постоянно «левые» спектакли из Москвы. Видимо, там другие расчеты. Вот хотя бы сейчас 36 миллионов надо отдать. Люди получают зарплаты нищенские. А мы 36 миллионов вбухиваем. Причем одноразово. То есть там никто ничего не найдет на следующий день. Помнится, «Бориса Годунова» в Пушкинских Горах спели. Ничего не пойму, зачем это надо было делать? Перегородили все, поставили кремлевскую стенку из бутафории. На фоне могилы Александра Сергеевича Пушкина. Ну, это ж полный бред! Я говорю Додику (Давиду Смелянскому – Авт.): «Как тебе не стыдно? Что камней не хватило?» Он: «Ну, надо же расходы оправдать». - Ну, да?- Уже люди спрашивают: Почему не играет театр «Карусель»? А я отвечаю: «Мне негде играть. Мне предложили играть на помойке». - Это где?- Да где попало. Но должен же быть статус. Вот в Вологде существует фестиваль, который должен был быть в Пскове. Но нам здесь его не дали делать, хотя здесь он всем бы был доступен, сюда бы ехали все. И мы бы хорошо жили. Но постарались не дать.-Кто?- Те же. Голышев постарался. Все вдруг такие стали православные, правомочные, и требовали меня сжечь, как Салмана Руджи. У меня даже стенограмма сохранилась.- Как все-таки тут все запутано!- Конечно! Интересно всё! Я предлагал: «Давайте объединимся творческими союзами, давайте исследовать нашу псковскую историю, там так много интересных людей, о которых никто ничего не знает. Давайте приобщим современного человека к памятнику. Пусть он врастет туда, пусть он живет в нем». Ничего! Причем я не злюсь, я жалею всех нас. Понимаю, что это – тоже результат большевистской оголтелости. Мы настолько были озлоблены друг на друга, что как только нам разрешили, мы принялись жрать друг друга. - А раньше жрать не разрешали?- Раньше надо было только стучать. Телефон не работает, стучи по рычагу. А, Саш, все это пустяки. Пустяки – потому что жизнь прошла...- Чеховская фраза.- Да, чеховская. - И все-таки работать-то вроде вам дают сейчас в театре.- Ну, как дают? Я долго выбивал свои спектакли. И ставил просто внепланово. А «Не покидай меня...» долго тянули, и ни один из руководителей так на спектакль и не пришел. Никто из руководителей его не видел. И не понятно, почему. Немцев, что ли, жалко?- Под «руководителями» кого вы имеете в виду?- Вообще официальных людей. Все-таки это юбилейный спектакль. Я убежден, что это хороший спектакль, и с каждым показом он становится лучше и лучше. А никто не проявил любопытства. Настолько все не лицемерны. Они просто не пришли! Наши, видимо, не звали. А те – не стали. Зритель приходит, встает, хлопает, плачет. А комчванство – не явилось. А почему? Против кого? Я не понимаю этого. Так что... дают, конечно, ставить, я и сам не робкий. Другое дело – с кем и про что? Кто такой режиссер? Человек, который доверяет свой замысел другим, группе лиц. Их же, этих людей, надо найти. - Да, в Псковском театре найти трудно.- Трудно, да. Все равно я социально мыслю, все равно пытаюсь найти концепцию. «Карусель» - это человек и Космос. Такой театр должен быть предельно психологичен, и все это в космическом пространстве. И это меня пьянит. Ну, никак не мог я это Голышеву объяснить!- У меня такое иногда впечатление складывается, что Голышев вообще говорит все заученными фразами. - По-моему – тоже. Говорит, как будто отсутствует. Да, он такой и есть. И много лет он культуры возглавлял Просто он всех устраивает. Вот так у нас все устроено. Больше ничего нет. Доказать что-то? Диалог? Какой диалог? С кем? Диалога-то нет! Вот со мной Голышев не разговаривает шесть лет. Хотя... Он мне поручил провести эту акцию на выборах. Я сделал агитбригаду, и он ездил меня контролировал. Это же он! А потом все разбежались, и я остался один на ветру. Я выполнял приказ руководства, я был у них на работе. В том-то и дело, что я лицо подчиненное. Когда выборы проиграли, Демьяненко побежал кланяться, этот – уволился. Все нормально! Я один виноват. В администрацию вызвали Павлова: «Убери его!» Убирай, но объяснись со мной. Я просто выполнил задание, как человек в штате работающий. Сейчас вызовут, прикажут, я тоже буду выполнять. Либо мне надо уходить. А уходить мне некуда. Вот и все! Так жизнь устроена. Тогда я Пугачев. Вы сами-то подумайте! Ведь никто никого не защитит, если вдруг кто-то задастся целью...- Так может лучше идти напролом?- Я уже этим занимался. Уже шел напролом. Когда хотел сделать ремонт в театре. Когда пробивал это все. Когда добились макета малой сцены, вся эта история... И деньги ездил выбивать, чтобы нам экспертизу в Москве сделали. А администрации только одно: «Что он паникует? Заткни ему рот! Что он меня достал? Тревожит нас». Я говорю Михайлову: «Евгений Эдуардович, как я хочу, чтобы потолочек наш 5 на 6 отвалился, и вам на головку». Он спрашивает: «Ты что, так меня ненавидишь?» «Да нет, вы бы тогда голову задрали вверх и посмотрели бы, откуда это к вам пришло. Вы хотя бы задумались». Он: «Да ладно, что ты». И шлепает в компьютере игру – покер. Ну, как так? Пять лет у Демьяненко на спинке дивана в кабинете простоял макет! Пять лет проекта малой сцены. Пять лет! Он так его и не показал. Почему? Тревожить не хотел? Они получили эти «бабки» и сделали Дом Масона. Видимо, они хотели там жить? Но Кузнецов, дай Бог ему здоровья, сказал: «Вот вам!» И сделал там выставочный зал. Не пустил их. Вот так они 48 лимонов убили. А ведь малая сцена уже бы работала. И можно было бы спокойно продолжать ремонт театра. Я им говорил: «Ребята, если бы вы это сделали, то все бы говорили: вот эту малую сцену сделали Демьяненко и Голышев. А про Дом Масона никто не вспомнит. Никто! И более того, скажут: а вот эти здесь украли». Ну, и что я здесь могу сделать? Это и есть больная Русь! Это и есть сборище чиновников. Кто такой чиновник? Безразличный, отчужденный (по Энгельсу) человек. Такое впечатление, что все хотят гражданской войны. Ну, что-то ведь должно оставаться человеческое...- Чем дальше слушаешь, тем...- Меньше веришь. - ...больше не по себе становится.- Конечно, не по себе! Трудно понять эту дикость. Поехали, Саша, домой!Беседовал Саша ДонецкийРедакция ПЛН не разделяет оценочных суждений Вадима Радуна в отношении ряда упомянутых в интервью лиц, прямая речь дана без изменений

Псковская Лента Новостей

👉 Подписывайтесь на наши страницы. Мы есть в Телеграм, ВКонтакте и Одноклассниках

Комментарии

    Еще никто не оставил комментариев.

Для того чтобы оставлять комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо авторизоваться на сайте.