24 мая 1961 года родился псковский писатель Алексей Маслов. Пять лет назад его не стало…

К Дню российской письменности, который страна отмечает каждый год, 24 мая, Леша Маслов (в отличие от нас, грешных) относился с большим пиететом. И не только потому, что именно в этот день он праздновал собственный день рождения. Была для него в этой двузначной цифири некая карма, которая позволяла (не без основания) причислять себя к беспокойному племени профессиональных литераторов. Не корреспондентов, не журналистов, а именно литераторов.

Когда в «Новостях Пскова» его просили написать какой-нибудь репортаж с полей, обработать, «добавив живинку», криминальную сводку, он выполнял все безропотно, но без особого интереса. Политика (точнее – политиканство), которой нередко и порой прибыльно промышляют журналисты из глубинки, проходила мимо него. Считая своей основной профессией игру в слова, Леша безвозмездно, на голом энтузиазме, тратил время на чистую ерунду, перепечатывая стихи своих друзей, друзей своих друзей, если, конечно, вирши того стоили. Собственно, благодаря этому вышла в свет небольшая (и, увы, пока единственная) книжечка стихов Николая Либикова. Помогал он и другим братьям по цеху, чья почти наркоманская зависимость от слова, делала их в глазах окружающих людьми, если не увечными, то, во всяком случае, блаженными.

Алексей Маслов

Не мудрено, что Леша высоко ценил все, что связано с процессом книгопечатанья. Он искренне расстраивался из-за нелепой «очепятки» и совсем выходил из себя, когда не находил имени автора там, где это имя должно быть. Так, например, произошло с его книгой от первой до последней буквы, написанной за известного тренера и в бытность свою - игрока минского «Динамо».

По прихоти издательства, невинную фразу – «литературная запись Алексея Маслова» была убрана с третьей страницы, что стоило Леше многодневного запоя и затяжного похмелья. Поэтому, когда у нас зародилась идея, написать совместно книгу, Леша сразу загорелся. Как уже сообщалось ранее, ее текст уже готов и ждет редакторской правки. Тем не менее, оценки нашему совместному труду оказались самыми противоречивыми.

Известный российский литератор и многознатец на мое предложение познакомиться с текстом, махнул лишь рукой, сказав, что «сейчас можно печатать любую ерунду, потому что книг ноне никто не читает…». Другой читатель (из тех, кто блюдет дресс-код) сказал, что никогда так не смеялся над нашей российской дурью. Влиятельный книгоиздатель, пробежав «журнальный вариант», скупо подытожил: забавно, но «я бы не стал вкладываться в это дело». Популярный псковский критик и журналист без обиняков назвал все написанное «полным бредом». От истины он оказался совсем недалеко – на первой странице, опасаясь двусмысленности в понимании, авторы сразу же предупредили своих потенциальных читателей, что «все ниже следующее есть ни что иное, как тщательно структурированный бред».

Были и другие более-менее сдержанные оценки, поэтому чтобы не вводить в заблуждение посетителей этой страницы в день рождения Алексея Маслова позвольте предложить вашему вниманию одну из глав нашего романа.

Лично мне, как соавтору, хочется надеяться, что продолжение все-таки будет…

Юрий Моисеенко

Глава №… Hotel California- Палата интенсивной терапии.

Щелчков проснулся от того, что кто-то громко произнес вслух его фамилию. Открыв глаза, он увидел стенку явно казенного здания и попробовал, было, выругаться, но вслух ничего произнести не смог.

- Поворачивайся!

Казенная стена, да и голос тоже казенный – как тут не подчиниться?

- Да не на тот бок! - поправил его голос, принадлежавший женщине в белом халате. – Я же тебе укол не в голову делать собираюсь. Давай быстрей!

- Укол? В голову? – вяло вопросил Юрка, с большим трудом начиная переворачиваться на другой бок.

- Ладно, хватит! - женщина перевернула шприц иглой вверх и сделала контрольное спрыскивание.

Получив порцию чего-то в правую ягодицу, пациент все-таки слегка выругался.

- Нечего, б..., тут ругаться, - с ухмылкой сказала обладательница белого халата и обратилась к кому-то, находившемуся рядом с Юркой. – Теперь ты, Коленков.

«Нет, я не в вытрезвителе», - подумал Щелчков, ощущая жжение в филейных частях. Ему захотелось осмотреться, понять, куда же на этот раз завела его кривая да нелегкая, но он решил повременить до тех пор, пока колючая баба не уйдет из помещения. Тем временем наступил черед подставлять ягодицы сначала Василенко, а потом Стомы – остальных обитателей палаты. К моменту, когда женский голос милостиво, но и с издевкой провозгласил «отдыхайте, мальчики», Щелчков, высунув руку из-под одеяла понял, что лежит на кровати рядом с окном – его пальцы нащупали холодную батарею центрального отопления. Еще не определив свое местонахождение, Юрка почувствовал, что перебор вариантов с целью определения, как его сюда занесло, потребует перекура. И еще, что нынешнее его похмелье какое-то необычное. По здравому, насколько это было возможно в его состоянии, размышлению Щелчков решил оттянуть попытку собраться с мыслями окончательно, уж лучше пока полежать. Тем более что он так до конца и не понимал: где он? Ладно, не в вытрезвителе, но почему тогда уколы делают?

Юрка медленно перевернулся на кровати, также неторопливо открыл глаза. Четыре кровати: его – персональная, следующая, со смотрящим в потолок соседом; кровать, на которой человек лежал, укрывшись с головой одеялом; и еще одна, возле которой стояла капельница.

- Больница, - подумал Щелчков. – Я в больнице. Ну точно – не вытрезвитель, раз я в спортивных штанах и куртке.

Сосед перевел взгляд с потолка на него, и, откинув одеяло, стал медленно опускать ноги с кровати.

- Привет. Вова. – представился он.

- Валера. И тебе привет… - Юрка предпочитал называться в компаниях, с не установленным им социальным контингентом, именно так.

- Хреново? – поинтересовался Вова.

Соответствующей гримасой Юрец показал ему, что, в общем-то, да, хреново.

- Сейчас отпустит, - пообещал Вова. – И снова в сон потянет. Первая ходка?

- Чего? – не понял Щелчков.

- Значит, первая, - сказал Коленков и профессионально цыкнул зубом.

Даже лежа на кровати, Юрка чувствовал, что у него слегка кружится голова.

- Доберешься до крана, и мне кружку принеси, - попросил Вова, и, глядя, как Щелчков трясет головой, отгоняя окутавший ее дурман, добавил. – Если сможешь.

Юрка ощутил, что его вестибулярный аппарат готов переместить тело к двери палаты, возле которой находился умывальник, а, быть может, и дальше. Но торопиться не стоило, хотя организм продолжал требовать похода в туалет. Засунув руку в карман спортивной куртки, он с радостью ощутил в нем пачку сигарет и зажигалку.

- Больница, блин, имени Мересьева, - определил начинающий пациент, шатаясь добравшись до двери. От падения его спасали спинки кроватей.

- Ты куда?! – не столько спросил, сколько урезонил бессмысленно толкавшего дверь Юры голос Вовы. – Из «двойки» выпускают только по команде.

- Куда? В туалет, - ответил Щелчков.

- Терпи. Или давай в судно. - порекомендовал Вова.

- А почему не пустят? Почему в судно?

- Потому что это - Хмельницкое.

Теперь от падения Щелчкову пришлось спасаться с помощью стены.

- Спокуха, - Вова приподнялся на кровати. – Ты поссы. Потом у окошка покуришь. Там шпиндель сломан, фрамуга открывается. А я на стреме побуду. Потом поменяемся. Не дрейфь, здесь тебе не Крюки…

- Я в Хмельницком, в Хмельницком, - собирал мысли в кучу Юрка, затягиваясь сигаретным дымом, что есть мочи. - Это меня Ленка сюда сдала. Зачем? Я же не буянил. Точно помню. Я вообще буянить не люблю. Что же она наделала?! Отсюда ведь по собственному желанию не выписывают. Так… Что должен делать интеллигентный человек, попав в психушку?

Когда по просьбе Щелчкова Коленков провел с ним просветительскую беседу, отставной журналист определился лишь с одним традиционным русским вопросом. Виновата, конечно, всегда и во всем женщина – это понятно. При этом Юра даже умудрился вспомнить, как в его квартире появились люди в белых халатах, и он сам – сам! – дал согласие с ними поехать. Но ведь думал-то, что везут в больницу! А что еще оставалось думать интеллигентному человеку на восьмой день тихого домашнего запоя? Ладно, приехали. Но вот, что теперь делать? С этим определиться было тяжело. Совет сказал, что десятидневное пребывание здесь ему гарантировано. Ладно и это. Четыре дня на отлежку – нормально. Даже в условиях «двойки», то есть палаты номер два усиленного режима. В конце концов, и в туалет днем выпускают после уборки коридора и обхода врача, а едят «двоечники» за общим столом, так что приступов клаустрофобии особо опасаться не стоит. Тем более, что из «двойки» дня через четыре обычно переводят в более демократичную «пятерку». Хотя сравнение в пользу этого места лишения свободы с колонией общего режима «Крюки» Юрке ни о чем не говорило, а Вова упирал именно на это. Тревожило, что сосед Щелчкова рассказал о встрече в туалете с двумя бывшими товарищами по зоне – следовательно, контингент здесь подобрался тот еще. В конце концов, облегченный мочевой пузырь, перекур и утренний укол сделали свое дело – и новичок уснул.

- Ну что…Щелчков! - пробуждение сопроводило легкое покачивание кровати и мужской голос. – Больной, как самочувствие?

Юра увидел стоящего рядом с его койкой дородного мужчину в белом халате, на грудном халате которого висела бирка «Заведующий отделением. Гусев Валерий Федорович».

- Добрый день, - вежливо поздоровался Щелчков.

- Добрый, добрый… - ответил доктор. – Как самочувствие?

- Нормально… Почему я тут?

- Это уж у тебя спросить нужно. Надо же такое придумать – пятнадцать таблеток тазепама проглотить!

- Сколько?!

- Ты сам сказал, что пятнадцать. Но, может, в горсть меньше поместилось?

Щелчков не оценил шутку. Поэтому он сделал вопросительный жест бровями.

- Ладно, отдыхай, - поставил диагноз доктор Гусев и двинулся из палаты. Уже потом, он вспомнит это лицо. Вспомнит, и самого бородатого парня. Типичный типаж пост-хиповской эпохи: линялые джинсы, такая же куртка, грубый деревянный крестик на черном шнурке. Две недели, что Щелчков проведет в больничном заточении, доктор будет думать: где он его видел и когда. Профессиональная память не подведет Гусева. Когда Валерий Федорович уже будет заполнять медицинскую карточку на выписку, он вспомнит, что своего пациента в первый раз увидел в городском медвытрезвителе - тогда эскулапа попросят освидетельствовать клиента, который в пьяном виде устроил «концерт» колокольной музыки.

- Когда же это было? В 98-м? Четыре года прошло, а уже наш пациент. - с чувством некоторого разочарования уже вслух скажет Гусев, закрывая карту, но это будет потом. А в то утро новенький еще долго будет приходить в себя, собираясь с еще полупьяными мыслями:

- И чего они все с бирками этими ходят? – подумал окончательно проснувшийся Юра. – Надо бы и в правительстве такой порядок ввести: «Президент: имярек», «Валя Матвиенко: тетя».

А соседи по палате тем временем уже заправляли кровати.

- Хрен в сумку он кипятильник найдет, - комментировал свои движения Вова. – Валерик, чифирить будешь?

Чифирнули. Потом запоры на двери милостиво были сняты на час, и Юра добрался до туалета. Потом был обед из чего-то несоленого. Затем настал черед тихого двухчасового часа. Потом «двоечников» опять ненадолго выпустили в коридор. Вечером, когда свет в палате еще не потушили, но дверь в коридор снова заперли, Щелчков почувствовал, что на него надвигается страх перед грядущей ночью – теперь-то он знал, что провести ее придется хоть и в больнице, но под замком. К счастью, в полдесятого ему сделали укол, и до утра он уже не просыпался.

Утренний обход лишил «золотое перо» региональной журналистики оставленной на тумбочке зажигалки – оказалось, что здесь она «не положена». Так же как и спички, а заодно кружки, ложки, вилки, не говоря о ножах, кипятильники, чай и кофе соответственно - почти любая еда. Сигареты попадали в разряд «положенного», но только будучи в тумбочке, откуда он могли пропасть при отсутствии пациента в палате. В чем Юра и убедился сразу после завтрака. Пропали также блокнот и ручка. Вовчик и еще один разговорчивый сосед Митя объяснили, что граждане с судимостью тут ни причем – крали по чем зря юные воспитанники Ершовского социального учреждения. Группа этих неадекватных ребят была сюда переселена по весне для использования в хозяйственных нуждах – работали они в прачечной, столярке, на кухне. Полностью подтверждали медицинский вывод о том, что шизофреники прожорливы, а потому из тумбочек пропадала и разрешенная к хранению еда. Клептоманией они страдали также. Будучи уличены в краже, смотрели на схватившего их за руку потерпевшего чистыми невинными детскими глазами и готовы были даже в такой ситуации с пеной у рта доказывать, что они здесь ни при чем. Щелчков не мог осознать этого, и считал, что ребята вовсе не дурачки. В крайнем случае, хорошо усвоившие, что дурачком считаться здесь очень выгодно. Как и везде…

Второй день тоже прошел в относительном тумане, а, следовательно, быстро. Реальность навалилась на корра к ночи, перед которой успокоительное ему уже колоть не стали. К тому же он выспался за день – читать было нечего (обрывок местной «Правды» Щелчков прочитал от и до), к телевизору «двоечников» практически не допускали. А ночью пришло то, что затем сопровождало Юрку во время всего пребывания в Хмельницкой психбольнице. Но особенно на него подействовала закрытая дверь. Зачем? Ведь даже если его и привезли пьяного, да еще наглотавшегося тазепама – он вспомнил, что на отходняке, как всегда, его начала мучить бессонница – так он уже давно никому не опасен, капельницы сделали свое дело. Ему бы сейчас посидеть в одиночестве на подоконнике в туалете, покурить, а не слушать, как храпят соседи по палате. Это ему даже с медицинской точки полезней было бы. И зачем он этот тазепам жрал? Нужно было еще стакан-другой принять, и все бы окончилось нормально. Но Лена!! Неужто я что-то начудил? Не мог, не мог! Я ж во хмелю не буйный, я больше полежать люблю – телек, видик, магнитофон. И впереди еще, как минимум, десять таких дней и ночей! А то и все две недели. А некоторым и по три пребывания здесь выписывают.

На стене замерли какие-то непонятные тени. Свет из окна соседнего корпуса нехотя отражался сквозь зарешеченное окно кафкианскими тенями. А, при чем тут Кафка? Тут попроще – все по Пелевину. Опять нет, тени были бытовыми, вот что самое похабное в этих тенях присутствовало. Тени складывались в профиль ни на что присевшего человека, фигура которого казалась скорбной. Одиноким был этот человек. Более того – банальным?.. вульгарным?.. убогим?.. В общем, таким, как сама стена, штукатуря которую никто евроремонт в голове не держал. И никак человек изменяться не хотел, так как не был производным от движущейся по небу луны – предстояло ему здесь пробыть до рассвета – человеку. Юре тоже. Если не удастся заснуть.

- Поговорить что ли… с собой, - неожиданно подумал он. – Кто это, крикнул, что интеллигентному человеку не место в тюрьме? Мне здесь тоже не место. Нельзя мне здесь! Надо завтра же позвонить Лене и попросить, чтобы она меня отсюда забрала. Наверное, такой ход возможен. А если и позвонить не разрешат? Да, в какой-нибудь Голландии только в тюрьмах подобная обстановочка. И то лучше. Конечно, ведь там государство считает, что само лишение свободы, уже достаточно тяжелое наказание для преступника. Понимаю. Даже российской свободы лишится, и то уже забирает – что ж дальше-то будет? Нет, на эту тему думать нельзя. О чем тогда думать».

Перебирая пути воспоминаний и планов на будущее, трижды подбираясь покурить к фрамуге, Юра заснул под утро – мемориал студенческих лет все-таки поборол бессонницу.

- Подъем! – варварски растормошил сон Щелчка голос санитара Славы. – Уборочка. Быстро.

- Ща сделаем, - откликнулся на команду Вовик. – Митя давай за веником, а я за шваброй пошел. Валера, просыпайся, сегодня обход старшей сестры. Шманать по полной будут. Прибраться нужно, чтоб по мелочам не цеплялась.

- Какая уборочка, если это больница? - хотел спросить Юра, но соседи уже выползли в коридор. Третий остался лежать с головой под одеялом. В такой позе он проводил большую часть суток.

Уборку делали тщательно. В том смысле, что первый ее итог Валерику не понравился. Стали протирать подоконники, насухо перетирать пол сначала в палате, потом в коридоре. Санитар, стреляя сигареты у пациентов, тут же давал пояснения:

- Если в отделении всё путем, я не придираюсь. По мелочам. Уловили? Я ж понимаю, что, типа, чайку попить надо, телек посмотреть…Ну все, хорош! Отключайте Герасима, сейчас главный придет. – и медбрат, притушив окурок, двинулся из палаты.

- Где ты, полковник Бейлис? Кого ты сейчас строишь на плацу? – проводил его взглядом Щелчков. Риторические вопросы на отвлеченную – армейскую – тему индифферентно плавали в его опустошенной голове. Мозг, как система выживания, отказывался работать в прежнем режиме.

Обход старшей сестры и последовавший за ним визит главного доктора Гусева были стремительны как «Буря в пустыне». Они у больных ничего не спрашивали, словно им давно все было ясно и понятно – они наводили свой порядок: переворачивали матрасы, потрошили тумбочки, выворачивали лежащие в них пакеты. «Багдад» оказывал стойкое идеологическое сопротивление, извлекая по завершению обхода запрещенные предметы из внутренностей матрасов, забатарейного пространства и носков. Таким образом «Буря в пустыне» превратилась в одну из чеченских зачисток – медперсонал выловил пару запрещенных продуктовых единиц, больные сохранили боезапас чая и нагревательный прибор.

Потом в отделении наступила тишина. Доктора лишь пару раз проходили в палату интенсивной терапии, куда, по сведениям сарафанного радио, сегодня поступила какая-то наркоманка. Там лечили за отдельные деньги. Уже вечером к пациентке пожаловали гости с передачами - то ли цыгане, то ли южане. Сколько стоил подобный курс и само место, никто толком не знал, но вроде бы это вписывалось в рамки анонимной платной помощи. Когда выяснилось, что на четвертый день интенсивную клиентку выписали, Юра чуть с размаха не врезал ногой по стене, еле сдержался. Но это было уже в другой палате – общего режима, и корр успел сделать выбор в пользу банального перекура.

В «пятерку» его перевели вместе с Коленковым, который быстро вписался в существовавшую там компанию, где также чифирили и до одури играли в «козла». Щелчков при этом в основном просто лежал на кровати. Во-первых, простор помещения на двенадцать коек быстро оказался обманчивым. Во-вторых, первая прогулка в огороженном сетками дворике оставила после себя двоякое чувство. С одной стороны побродить по травке да по слегка неровной земле было здорово. С другой - оборванное по команде медсестры свидание со свежим воздухом лишь усилило представление о том, что «замкнутое пространство» может быть весьма многообразным, и не обязательно должно заключаться в четырех стенах, потолке и поле. Но главное произошло в третьих. Состоялось их свидание с Леной - по значимости этот факт шел под номером один, просто по счету он был третьим. Она привезла сигареты, минералку, варенье, пакет яблок, плитку «Бабаевского» и чай. Третье и четвертое старшая сестра сразу же конфисковала, сообщив, что стеклянные банки запрещены, а потому варенье будет храниться в холодильнике, туда же были определены и фрукты. Зато у Юры вновь появилась зажигалка и сохранился пронесенный под курткой чай. Впрочем, это материальное благополучие оказалось ерундой, потому что самое печальное заключалось в том, что любимая, хоть и прониклась, вроде бы, ситуацией, которую ей описал Щелчков – молчаливые врачи, лениво матерящиеся санитарки, контингент, условия, перспективы маеты, но все-таки осталась при мнении о своей правоте. А Юра, хоть и узнал, что после тазепама действительно чудил, плавая в каком-то странном танце по квартире, но так и не получил ответа на вопросы: «За что же в психушку-то?! Ты хоть понимаешь, что это как в тюрьму отправить?! Ты понимаешь, что должна как можно быстрее вытащить меня отсюда?!» Не потому, что жена не знала, что на них ответить – она на них просто не ответила и все. То есть общение состояло в основном из двух монологов и, будучи, например, передано в радиоэфире, скорее всего, вызвало бы у слушателя мысль о неожиданно наложении частот разных станций.

- Ладно, - решил, в конце концов, бывший корреспондент, - я тоже имею права на женскую постановку вопроса в споре.

Но сакраментальную фразу «Ты меня совсем не понимаешь» произнести все же не смог. Попросил подвезти сигарет, соли - в Хмельницом пищу не солили в соответствии с каким-то очередным открытием в области медицины…

Разговор снова получился ни о чем:

- Ты разговаривала с главврачом?

- Тебе нужно кодироваться.

- Я не про это. Ты собираешься вытаскивать меня отсюда?

- Когда тебя вылечат.

- Меня уже вылечили. Насколько могли. Больше они тут мне никакого добра не сделают. Позвони ему завтра, они же с пациентами тут особо не разговаривают. Объясни.

- Ты будешь кодироваться?

- Ты должна меня как можно быстрее вытащить отсюда. Я скоро на людей начну бросаться, понимаешь?

- Тебе нужно кодироваться…

В общем, пообщались.

На следующий день к ним в палату перевели Мишу – вьюношу лет осьмнадцати. Парнишка во время пребывания в «пятерке» вел себя очень спокойно – ел, спал, читал (в подлиннике) «Rolling stones». На перекуре после чифира выяснилось, что Миша наркоман, которого сюда определила мама, чтобы у сына была справка, что он лечился. На Мише висело приличное число краж – в основном их компания специализировалась на магнитолах и других автомобильных штучках-дрючках. Надо было отмазываться. Парень, улыбаясь, объяснял: «Что делать? Доза не меньше штуки стоит». Мишу выписали на третьи сутки, как только он, по самоопределению, «окончательно вперся от этой лабуды».

- Черта с два меня кто так лихо на машине заберет, только потому, что мне здесь уже невмоготу, - думал Щелчков, покуривая у фрамуги – в палате, в отличии от здешнего сортира по крайней мере «стрелков» не было. А потому, что можно было испытать чуток одиночества - во-первых. Вдохнуть уличного воздуха - во-вторых и в-третьих, посмотреть на эту самую «улицу» не через стекло и, даже, не через решетку – если очень приблизить к ней лицо.

- Что ж это за лечебница от алкоголизма такая, - размышлял он. - Если к концу лечения испытываешь острую потребность выпить. Чтобы стресс снять.

Из окна был виден уголок располагавшегося за забором леса. Юра хотел стать каким-нибудь зверем, чтобы не испытывать человеческих чувств. Еще он думал, что если бы он был зверем, то другой зверь смог прийти ему на помощь. Он даже видел этого зверя – не мог его точно классифицировать, но зверек был небольших размеров, однако когтистый, зубастый, пушистый и ловкий, - спешащего к нему на подмогу. В помощь со стороны людей он уже не верил. Неизменные попытки поговорить с главврачом ни к чему не приводили, потому что и разговора тоже не получалось. Дородный, улыбающийся Гусев вечно куда-то спешил. При этом его лексикон был довольно ограничен:

- Отдыхаешь? Отлично! Набирайся сил. Куда ты торопишься? – и скрывался в направлении закрываемого на особый ключ коридора для медперсонала.

Но ничего уже не хотелось – ни набираться сил, ни отдыхать. К концу второй «хмельницкой» недели Юра плюнул на все, а с просьбами о выписке твердо решил к Гусеву не обращаться. Также твердо он определил, каким будет его первый домашний поступок: «Напьюсь!» Одно его смущало. По просьбе сестры-хозяйки он носил какие-то документы в кабинет на пятом этаже административного здания больницы. Поднялся наверх и понял, что устал, хотя сам жил под крышей хрущобы, и такие подъемы у него никакой физической реакции не вызывали. Сказывались тринадцать дней, в течение которых вся марафонская дистанция пролегала от палаты до туалета.

Однако, когда Юра все-таки вышел за пределы ненавистных ему дверей, то оказалось, что ноги работают нормально, и он даже в состоянии сделать пробежку до остановки автобуса, чтобы не ждать около часа следующий пригородный рейс. И на пятый этаж своего дома отставной журналист взлетел быстро. И еще раз – когда возвращался с водкой. Напиваться он не на самом деле не собирался. Так, выпил, потом съел яичницу, захотелось колбасы. Снова выпил и снова закусил. Появилась, свойственная любому захмелевшему человеку, необходимость объяснить свою правоту. Как он не старался. Лена снова не захотела быть благодарной слушательницей. Когда же Щелчков стал рассказывать о наркомане Мише, то она неожиданно его перебила:

- И что с того? Я тоже платила.

- Сколько?

- Как положено…Ты будешь кодироваться?

Но Юра ее уже не слушал: не спеша, он вылил в большую чайную кружку оставшуюся водку, и выпил. Потом достал из ее кошелька деньги и двинулся за второй бутылкой. Пока обувался в прихожей, было слышно, как Лена давится слезами, сдерживаясь, чтобы не завыть во весь голос.

- Если бы не я, мы были красивой парой. – стучало в голове, пока он шел до ларька.