Режиссёр Сергей Коковкин знал писателя Сергея Довлатова лично, как говорится, с младых ногтей. Он был дружен со старшим братом Довлатова — Борисом, и иногда они посылали подростка Довлатова за водкой в магазин. В советские времена в этом не было ничего необычного. Подобные бытовые подробности забавны, но ничуть не умаляют уважения режиссёра к личности Сергея Довлатова. Два года назад, к семидесятилетнему юбилею Довлатова, Сергей Коковкин сделал документальный фильм "Демарш энтузиаста", посвящённый жизни и творчеству писателя. В октябре 2011 года "Демарш энтузиаста" получил приз зрительских симпатий Нью-Йоркского Фестиваля документального кино. Был показан в Таллине и Петербурге. В сокращённом, перемонтированном виде и под другим названием — "Ушёл, чтобы вернуться" - демонстрировался на телеканале "Культура". И вот в полной режиссёрской версии, под оригинальным названием фильм добрался до музея-заповедника "Михайловское". После показа Сергей Коковцев прочёл публике главу из своей книги, посвящённую Довлатову и Бродскому, и ответил на вопросы зрителей. Вопросов было немного, может быть, потому, что на большинство из них ответили участники фильма "Демарш энтузиаста": Елена Довлатова, вдова; Ксана Мечик, единокровная сестра; Игорь Ефимов, первый издатель повести "Заповедник"; Виталий Комар, художник; Андрей Арьев, главный редактор журнала "Звезда"; Валерий Попов, автор биографии Довлатова в серии "ЖЗЛ"; Нина Аловерт, фотограф, много снимавшая Довлатова; Михаил Рогинский, друг и коллега по газете "Советская Эстония"; Александр Генис, коллега по газете "Новый американец"; Людмила Штерн, подруга; Лев Лосев, профессор филологии; Вагрич Бахчанян, художник и соавтор, etc. Сергей Коковкин придумал для своего фильма оригинальный сюжетный ход: чтобы объединить разношёрстную панораму мнений, впечатлений, свидетельств, он сделал главным героем фильма... стул Довлатова. Якобы некий Нью-Йоркский литературный журнал объявил конкурс на лучший рассказ. А в качестве главного приза выставил стул Довлатова. Стул стоял в редакции тридцать лет, но вдруг исчез. Поговаривали, что он возник в Санкт-Петербурге, где был поставлен в виде памятника. Злоключения стула и творческая судьба Довлатова причудливо переплелись и явили "Демарш энтузиаста" — честную попытку раскрыть парадоксальный образ знаменитого ныне писателя, судьба которого до сих пор полна загадок и неожиданностей. "В день двадцатилетия смерти Сергея, мы с его вдовой Леной были на кладбище, на его могиле. И вы знаете, ни один человек не пришёл, ни один! - Сокрушается Сергей Коковкин, рассказывая о безвременной смерти Довлатова. - Правда, был один венок, и Лена презрительно взяла двумя пальцами этот венок и сказала: "Ну это из Бруклина, от той рижской парикмахерши". "То есть от той женщины, на квартире которой Серёжа умер. - Поясняет режиссёр. - Вернее, ему стало плохо во время запоя, и его повезли в больницу, на Кони-Айленд... Говорили, что два санитара-пуэрториканца не смогли его тогда спасти. На самом деле это были русские санитары, которые действительно не смогли помочь, хотя инфаркт не был смертельным, и Серёжу легко можно было спасти. Я сам лежал в той больнице, и врач сказала мне: "Вам повезло". А Серёжа на пороге той больницы умер. Такой вот печальный и неожиданный финал. Впрочем, как и всё в его жизни, со страшными перекосами". Сергей Коковкин убеждён, что если бы Довлатов не эмигрировал в Америку, его ждал бы незавидный удел российского алкоголика, скорая деградация и неизбежная гибель; Америка же помогла реализоваться как художнику: "Лёша Лосев говорил, что Серёжа был готов стать советским писателем. И ничего плохого в этом не было. Другое дело, что ему не давали стать советским писателем. Запретили уже набранную книгу в Таллине. /.../ В Америке Серёжа держался и держал свой замечательный, потрясающий стиль, и он понимал, что должен состояться. Вот все эти 12 книг, которые вышли в Америке, это было поразительно! И то, что сегодня в России сохраняется интерес к Довлатову, особенно молодёжь его любит и читает, это самое удивительное. Как выразился Саша Генис: "Я хотел бы сказать Довлатову, что он последний русский классик". Я думаю, что так оно и есть на самом деле". "В Москве я пригласил на показ Сашу Довлатову, дочь. Ведь Серёжа, когда соединился в Таллине с Тамарой Зибуновой, которая родила Сашу, был разведён. - Сергей Коковкин не стал умалчивать факты, которые вымарывают многие биографы Довлатова. - То есть никакого загула в Таллине не было, он официально был разведён. Лена, натерпевшись от него, ушла. И Тамара ему безумно тогда помогла. Так вот, когда я уже сегодня встретился с Сашей, она привела с собой мальчика, своего сына и внука Сергея Донатовича, Мишу, и вот этот маленький Миша просто вылитый Серёжа, просто копия юного Довлатова. Катя не похожа на Сергея, она материнская дочь. А вот Саша очень похожа. Рослая, крупная, яркая. И Миша, который ещё не догадывается, чей он внук, это какое-то продолжение Сергея Довлатова". "Как родился замысел фильма?" - Спросил я у Сергея Коковкина. "Это моя боль, это мой долг перед ними (Перед Довлатовым и Бродским — Авт. Вообще я хочу снять триптих. Третий мой герой — Вагрич Бахчанян, которого уже нет на свете. Он ушёл из жизни совсем недавно, причём ушёл сознательно. Это страшная потеря. Когда был жив Виталий Вульф, на канале "Культура" утвердили эту тему. А когда Вульф умер, закрыли, сказав, что никто не помнит Бахчаняна. Мол, кто это такой? И зачем нужен этот фильм? Хотя фразу "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью" знают все, и авторство этой фразы принадлежит именно Вагричу Бахчаняну, замечательному художнику и писателю, другу Довлатова и Бродского. Триптих был бы совершенно логичен". "Мы снимали в квартире Довлатова на Рубинштейна, в той самой комнате, где он жил. - Режиссёр рассказал зрителям о съёмках фильма в Петербурге. - Дом замечательно отремонтирован снаружи и остался таким же, каким был, внутри. Это жутко, мы с оператором пытались проникнуть в эту комнату. Нам открыли: "Здесь жил Довлатов". "Какой Довлатов?" Мы говорим: "Писатель". "Это что? Кто? Тот, чья доска внизу? Писатель?" Никто из жителей не знал, ни один из ныне живущих жителей этой коммуналки, не знал, что в этой-то комнате когда-то жил Довлатов". "Как вы думаете, в чём феномен Довлатова? - Задал я режиссёру свой второй вопрос. - Почему на фоне других одарённых писателей, вернувшихся в Россию своими текстами, именно Довлатов "выстрелил" в начале 90-х годов? Да и сегодня книжные магазины полны его книгами". "Я думаю, что когда советские люди впервые посмотрели на жизнь глазами Довлатова, ироническими, в чём-то издевательскими, услышали его страдающий голос, познакомились с его обрубленной жёсткой формой, всё это, конечно, произвело огромное впечатление на читателя. Это было откровение, и именно как откровение и было воспринято. Сейчас мы относимся к наследию Довлатова спокойней. Но понимаем, что его проза ещё и художественное откровение". "После смерти Довлатова прошло всего 20 лет, а уже сейчас видно, как наследники и довлатоведы воздвигают версии его жизни. Кто-то лакирует его биографию, как вдова и журнал "Звезда", кто-то, как Валерий Попов, пытается быть объективным. Судя по вашему фильму, вы ближе к тем, кто считает, что образ Довлатова не должен быть тенденциозным?" "Конечно, память должна быть многогранной, и абсолютно живой образ Довлатова возникает именно в этих противоречиях: из разных позиций, разных точек зрения, разного приближения к нему, разной степени понимания не только его гения, но и его человеческого существа. Это было очень важно. И когда мною отметались какие-то обиды прошлого, когда выбрасывались какие-то абсолютно тенденциозные взгляды и позиции, это было необходимо. А когда каждый тянет одеяло на себя, немножко пытается со своей стороны рассказать о Довлатове, да ещё с оттенком какой-то обиды или вымещения какого-то, то это получается в ущерб памяти Сергея. Каждый тянет одеяло на себя: "Я и Довлатов". Честно говоря, Лена Довлатова была очень оскорблена и много бита. Не физически, а морально часто ущемлена, и ей было больно. Жизнь у неё была достаточно тяжёлой, и сейчас она как бы пытается восполнить. Она вдова, но первая скрипка в тандеме дочь Катя. Катя занимается авторскими правами. Катя действительно держит все дела. Она откупила у Нины Аловерт все негативы фотографий. Я говорю Лене: "Лена, дайте мне фотографии". Лена отвечает: "Катя мне не разрешает". Более того, Катя не пришла на премьеру фильма в Нью-Йорке. Когда я работал в театре Моссовета, и выходил у нас спектакль "Заповедник", вызывает меня директор и говорит: "Сергей Борисович, мы не знаем, что делать. Приехала Катя Довлатова и запрещает спектакль. Билеты всё проданы. Что делать? Можете с ней поговорить?" Поговорил. Спрашиваю у Кати: "Что?" "Это же нельзя показывать, это ужасно". Что ужасно, что там можно запретить? Она не формулирует, что, но категорически против. Я опять спрашиваю: "Что?" Она отвечает: "Такая-то сумма денег и билеты на самолёт до Нью-Йорка и обратно". "Это всё?" "Всё". Спектакль вышел. Всё это печально. Лена выполняет всё, что диктует ей Катя. Я считаю, что Серёже это было бы обидно и больно. Мой подход такой: нужно использовать как можно больше свидетельств, а уж зритель пусть судит сам. Что касается книжки Валеры Попова, то они её не приняли сразу, когда он её им прислал. Лена была изначально настроена отрицательно. Лично я скрыл от неё, что я брал интервью у Попова. Потом я уже ей сказал об этом, мол, хочу объективной картины. Хотя Валера тоже тянет одеяло на себя: я, я, я. Но я же помню всю эту шоблу, уж извините за выражение, я помню их всех, я помню, как раскладывались силы, как, кто и кем был. Серёжа комплексовал безумно. Он до конца жизни всё никак не мог поверить, писатель он или нет. Это жёсткий настрой по отношению к собственному творчеству. Не пижонство: "Я так и так могу". Нет, он постоянно сомневался. И в этом огромное благородство. "Вы тоже создали свою версию, получается?" "Я пытался объединить совершенно противоположные позиции, чтобы судил зритель. А между тем, Довлатов-то не умаляется, можно снять все его томики с полки и понять Серёжу гораздо лучше, нежели это рассказывают свидетели его жизни, которых мне довелось допросить, делая этот фильм. "Но эти свидетельства ценны. Люди-то уходят..." "Уходят. Нет Вагрича Бахчаняна. Нет Вики Беломлинской. И нет Лёши Лосева, совершенно поразительного человека. То есть люди уходили даже в процессе съемок фильма. Поэтому нужно успеть. Я помню Серёжу, когда он был в растерянности, в дикой совершенно растерянности. Ему действительно было тяжело, но он не шёл на попятный. И когда он уехал, он всё сумел сформулировать. Такая книга, как "Заповедник", здесь не могла бы появиться. Я думаю, что его зрелый голос возник уже на дистанции, над бытом, над прозой жизни. В Америке возник иной масштаб, необходимый для творчества, для того, чтобы рассказать свою историю. "Разбудили меня уже во Пскове. Вновь оштукатуренные стены кремля наводили тоску. Над центральной аркой дизайнеры укрепили безобразную, прибалтийского вида, кованую эмблему. Кремль напоминал громадных размеров макет. В одном из флигелей находилось местное бюро путешествий. Аврора заверила какие-то бумаги и нас повезли в "Геру" – самый фешенебельный местный ресторан. Я колебался – добавлять или не добавлять? Добавишь - завтра будет совсем плохо. Есть не хотелось... Я вышел на бульвар. Тяжело и низко шумели липы. Я опустился на пологую скамейку. Вынул ручку и блокнот. Через минуту записал: Любимая, я в Пушкинских Горах, Здесь без тебя – уныние и скука, Брожу по заповеднику, как сука. И душу мне терзает жуткий страх... И так далее. Мои стихи несколько опережали действительность. До Пушкинских Гор оставалось километров сто..." Саша ДОНЕЦКИЙ