«Экскурсия по довлатовским следам» - так, не без юмора, назвали прогулку по окрестностям усадьбы Михайловское организаторы фестиваля Сергея Довлатова «Заповедник»

Что подразумевалось под «следами», сходу было понятно не очень, но постепенно, по мере продвижения вглубь территории, стало ясно, что имелись в виду «следы» не материальные, бытовые, а, скорее, литературные, мифические. Хотя конечный пункт путешествия - «домик Довлатова» - вполне себе вещественный, ощутимый, из дерева и рубероида, в него можно войти, чтобы прочувствовать «дух» ушедшей эпохи и даже, возможно, пощупать руками предметы, бывшие немыми свидетелями тех четырех с половиной месяцев, что, по преданию, скоротал Довлатов в деревне Березино, она же Сосново. При этом тут же начинается миф и путаница с датами: какие именно четыре с половиной месяца имеются в виду? Какого года, 1976-го или 1977-го? Ведь известно, что Экскурсовод Довлатов провел в Пушкинских Горах два сезона незаметных...

Автор прогулки по Довлатовской тропе, Вячеслав Козьмин, скромно обмолвился, что в 1977 году, приехав в Пушкинские Горы (он был тогда ребенком, впрочем, достаточно взрослым, чтобы вспоминать) увидел высокорослую фигуру экскурсовода, и это, вне сомнений, был сам Довлатов. История, кстати, в духе самого Сергея Донатовича, рассказавшего в «Ремесле», как осенью 1941 года он «встретился» в Уфе с писателем Андреем Платоновым, который хотел его ущипнуть. «Унылые люди сказали, что это мог быть и не Андрей Платонов. - написал Довлатов в «Ремесле». - Какая чепуха! В описанной истории даже я - фигура несомненная. Так что же говорить о Платонове?!.»

Так и здесь, в Пушкиногорье. Что уж говорить о Довлатове? Тем более, в окрестностях Михайловского еще живы многие очевидцы того, как Довлатов водил экскурсии по заповеднику, сохранились его фотографии с туристами. Следы Довлатова метафизически накладываются на тропинки, по которым ходил не только Пушкин, но и самый знаменитый его хранитель, творец пушкинского мифа 70-х, Семен Степанович Гейченко, за которым, в свою очередь, устремился неудачливый литератор Довлатов. «Так вот и наматывали они круги, мы идем уже по четвертому», - определил маршрут наш нынешний рассказчик.

Получается, что из Михайловского - с пересадкой в Нью-Йорке - Довлатов прямиком попал в историю русской литературы XX века. Теперь многие паломники приезжают сюда и в гости к Пушкину, и к персонажам Довлатова, а лучшим путеводителем в этот литературный миф служит как раз довлатовская повесть «Заповедник», давно приобретшая свойства культовой.

По свидетельству Вячеслава Козьмина, Гейченко называл свой заповедник (одним из создателей коего он по праву и являлся) «Советским Союзом под увеличительным стеклом», поэтому поэт в нем был не поэтом, а «поэтищем», поляна - «полянищей», а экскурсоводы - «экскурсоводищами»; «экскурсоводищи» делились по запаху, то бишь на мужчин и женщин. Женщины пахли духами, которыми торговала из-под полы кастелянша на туристической базе.

Мужчины отличались иным духом (например, «экскурсовод Буковский «говорил басом и предпочитал бордо»). И Козьмин тут же, как в фокусе, предъявил гостям фестиваля материальный артефакт - флакон духов «Болгарская роза», выпитых в достопамятный 1986-й год, - год введения в стране «сухого закона», и выпитый не абы кем, а фотографом Валерой Карповым, выведенным Довлатовым в «Заповеднике» под фамилией Марков. Флакон каким-то чудом сохранил остатки своего неповторимого запаха, в чем все желающие понюхать тут же и удостоверились. Так еще раз ненавязчиво подтвердилась диалектическая связь между материальным и духовным, бытом и бытием.

Экскурсанты прошествовали мимо оконечности «полянищи», где при Довлатове росла «та же березка», но стояли домики - «Почта» и так называемая «Нарядная», не в смысле «праздничная», а в сугубо практическом - от слова «наряд», то есть документ для работы и оплаты труда. Именно в «Нарядной» в 1986 году экскурсоводов принимали в Общество трезвости и вручали синенькие членские книжечки. «Бросаем пить!» - призвал всех Гейченко. «Это был, конечно, невероятный нонсенс - добровольно бросить пить, да еще платить за это членские взносы. Не пить да еще за это платить? Форменное издевательство! Поэтому, после того, как экскурсоводы угрюмо разбрелись, все книжечки Общества трезвости были ими благополучно потеряны. С тех пор в Михайловском родилась примета: найдешь синенькую книжечку - пить бросишь», - поведал экскурсовод Козьмин и привел гостей на знаменитый горбатый мостик, где и любил встречать гостей фотограф Валерий Карпов, он же Марков из «Заповедника».

Цитируем: «Зарабатываю много... Выйду после запоя, и сразу - капусты навалом... Каждая фотка - рубль... За утро - три червонца... К вечеру - сотня... И никакого финансового контроля... Что остается делать?.. Пить... Возникает курская магнитная аномалия. День работаешь, неделю пьешь... Другим водяра - праздник. А для меня - суровые будни... То вытрезвитель, то милиция - сплошное диссидентство...». Козьмин, хорошо знавший Карпова, признался, что Довлатов, в принципе, мало «наврал» про фотографа - «в основном все так и было». Валера же, когда прочитал повесть, все равно страшно обиделся, долго не мог успокоиться и обзывал писателя «гадом» («как же так, зачем, а еще друг называется?!»), но потом «отошел» и даже гордился, что попал в русскую литературу.

Козьмин, между тем, сосредоточился на пейзаже и сопутствующих ему алкогольных напитках. Дело в том, что фестиваль Сергея Довлатова совпадает с «высоким» сезоном в музее-заповеднике, знаменитой «Золотой осенью». Так вот, оказывается, что у пушкинистов «унылая пора, очей очарованье» не одна, а несколько, есть «Золотая осень» в Болдино, а есть в Михайловском, и понятно, что две эти «осени» сильно отличаются друг от друга. Поэтому в Нижегородской губернии стали выпускать водку под названиями «Золотая осень-1», «Золотая осень-2» и так далее. Но самой популярной маркой была водка под названием «Арина Родионовна рекомендует». Псковичи тут же вспомнили, что при губернаторе Михайлове на Псковщине выпускалась своя «Пушкинская тема». Во-первых, водка, которая так и называлась «Пушкин», с портретом поэта и строчками его бессмертных стихотворений. А во-вторых, «Сельцо Михайловское» с зелененькой этикеткой, изображающей с детства узнаваемый абрис барского дома. Я тут же подумал, а не пора ли у нас в стране начать выпуск водки «Довлатов»? На Псковщине сделать это уже некому, так, может, в северной столице озаботятся?

Далее разговор неизбежно зашел о Семене Гейченко и его непростых отношениях с повестью Довлатова. Свой рассказ Козьмин начал с личных предпочтений легендарного директора заповедника: «Гейченко любил котов и уток, не любил ворон и собак». Поэтому, когда ворон становилось слишком много, он нанимал охотника, который отстреливал ворон в окрестностях Михайловского. О том, отстреливал ли охотник собак, наш гид ничего не сообщил.

Сам Семен Степанович водил экскурсии редко. И все-таки время от времени давал задание сотруднику заповедника: «Часикам к десяти подгони мне группу». И надо же! Бывают странные сближенья: только туристы подходили к легендарному дубу, как из дома вдруг по случайности выходил Гейченко. И начинал свой вдохновенный артистический рассказ. Следом за Гейченко выскакивал его любимый петух и бросался на ноги посетителей, поскольку считал их соперниками. Возникало неизбежное оживление. Зрители, отбиваясь от петуха, неизменно обращали внимание на «причуды» товарища Гейченко, развешанные по развесистым ветвям дуба: цепи и фанерного кота, указывавшие паломником, что это и есть тот самый «дуб зеленый», который «у Лукоморья».

Довлатов в своей повести, как мы помним, утопил кота и цепи в реке Сороть при помощи студентов-структуралистов из Тартуского университета. «Правда ли это?» - спросили гости фестиваля у экскурсовода Козьмина. «Правда, все так и было, - подтвердил Козьмин, - кота и цепи действительно утопили. И действительно - студенты из Тарту». «Как же утопили, если кот был из фанеры?» - засомневался кто-то из экскурсантов. «А вот так! - был ответ. - Правда, дядя Вася из деревни Зимари его достал и приделал к крыше своего дома, с тех пор дядю Васю все стали звать «Вася-кот», а вся местность за Зимарями натурально стала Лукоморьем». Самое удивительное, что стоявший рядом гость фестиваля, американский театральный режиссер Лев Шехтман, вдруг признался, что лично знает того тартуского студента, который утопил цепь и, порывшись в своем смартфоне, он извлек имя героя - Саша Рейфман. «А сколько лет этому дубу?» - поинтересовались гости. «Двести восемьдесят, это самый старый дуб Пушкиногорья. - Поведал экскурсовод. - Семен Степанович любил подходить к нему, прижиматься спиной и набираться энергии».

В 1985-м сотрудники музея-заповедника впервые познакомились с повестью Довлатова «Заповедник». Знакомство было заочным, через Гейченко, который собрал всех в административном домике, где до революции размещалась колония престарелых литераторов, и раскрыл страшную тайну: «Помните, водил тут у нас экскурсии один высокий парень из Ленинграда? Пьяница был, дебошир. Так вот, уехал за кордон и оттуда написал на нас хулу», - рассказал Семен Степанович коллегам, но «глаза его Гейченко светились, ведь они были с Довлатовым были явно из одного парка культуры», - завершил свой рассказ Вячеслав Козьмин, небрежно бросив на прощанье: «А там за кустами - знаменитые псковские дали. Кто желает, может ознакомиться».

За кустами открывался роскошный открыточный вид на Сороть, которым никто не успел насладиться. Наша дорога лежала в Бугрово, где ждала дальнейшая программа фестиваля «Заповедник».

Александр Донецкий