Персональная выставка новгородского художника Дмитрия Кондратьева «Я остаюсь…», что открылась в галерее «Герцена, 6» под духовные песнопения новгородского же хора «Ренессанс», - это именно тот редкий случай, когда античный афоризм про скоротечность индивидуального существования и длительность искусства (Vita brevis, ars longa) подтверждается зримо и наглядно. Самобытный художник из Великого Новгорода закончил свой земной путь, а его картины живут, причем не только в частных коллекциях и запасниках музеев, но и в галерейном пространстве. Теперь вот - в Пскове, где Дмитрий Кондратьев персонально выставлялся при жизни, а одна его картина вскоре займет свое место в экспозиции живописи Псковского музея-заповедника посмертно.Более двадцати полотен художника не просто расцветили стены галереи необычно плотными, тяжелыми красками, но и создали особый мир, в котором корявые людские лики и мифические животные сталкиваются, соседствуют, соприкасаются и вступают в диалог, сосуществуют в диалектическом пространстве картины, как живут в неразрывном целом: быт и бытие, повседневность и вечность, добро и зло. При первом, поверхностном взгляде на картины Дмитрия Кондратьева может показаться, привидеться, что перед нами еще один вариант так называемой «игры с наивом», то есть система нарочитых приемов, заигрывающих с модной в 20-м веке «реконструкцией» наивного взгляда на реальность, характерного для непрофессиональных художников, приемы которых ловко имитируются профессионалами, падкими на художественную конъюнктуру. Однако, всмотревшись в полотна, не понимаешь, а, скорее, чувствуешь: нет, здесь, у Кондратьева, все подлинно, ярко, свежо, все выросло изнутри, и вырастало долго, мучительно, как деревья на камнях, дабы явить мнимую легкость, и ту самую пресловутую «наивность», что проросла сквозь мастерство и долгие годы творческого поиска.Разумеется, искусствоведы сразу извлекут из картин художника то, что им исторически предшествовало: изобразительный опыт русского авангарда с его экспериментальным обращением к иконе и лубку. «Обратная» перспектива с ее композиционными диспропорциями и космической невесомостью, условность форм и сказочный колорит навевают массу культурологических ассоциаций, включая и такое имя, как Марк Шагал, например, не говоря уж о пресловутом «наиве». Но «память зрения» не мешает восприятию, а, наоборот, расширяет живописный контекст, оставляя за художником право на собственные «полеты во сне и наяву». Народный мифологизм полотен Дмитрия Кондратьева подчеркивается и названиями «Егорий-защитник», «Добрая весть», «Кони Патрокла», и, - что гораздо существенней, - присутствует в самой художественной ткани, проявляясь то в образах главных персонажей, то в деталях, вроде как незначительных, но совсем неслучайных. Эти знаки, чуть ли не выскакивающие из картины прочь, – маленькие православные храмы, ангелочки, иконки, - указывают на наличие иного – горнего – света, пронизывающего своими незримыми лучами всякую, даже самую, бытовую комбинацию предметов, вроде зеленого блюда и разнокалиберных бутылок. Во вселенной Дмитрия Кондратьева нет второстепенных героев и случайных вещей. Согласно автору, здесь и теперь все значимо и наполнено символическим смыслом. Любая житейская сценка, натюрморт или пейзаж обретают качество метафизического послания. Этот удивительныйспецэффект и есть та тайна творчества, которую невозможно выразить обычными словами. Но в том-то и заключена ценность подлинного художества, что в его красках и формах находят свое выражение феномены и сущности, недоступные рациональному познанию. Наивная невесомость изображений Дмитрия Кондратьева имеет выход в сверхчувственный мир, и в этом для зрителя нет никаких сомнений. Александр Донецкий