Дневник читателя 11.11.14.

Сергей Беляков - историк, литературовед, литературный критик. Живет и работает в Екатеринбурге. На сегодняшний день - заместитель главного редактора литературного журнала «Урал». Человек и писатель, вовлеченный и увлеченный миром литературы, истории. Подход к выбранной теме исключительно творческий, но поразительно скрупулёзное изучение вопроса: добраться до сути, без пробелов.

Свою знаменитую книгу «Гумилёв сын Гумилёва» писатель назвал «Самой полной биографией Льва Гумилёва». Этот документальный роман - поистине литературное событие 2013 года. Труд Белякова стал предметом обсуждений литературных семинаров, получил вторую премию «Большой книги».

Мы говорим о книге в преддверии 16 Международной ярмарки интеллектуальной литературы non/fiction: Московский Центральный Дом художника в конце ноября приглашает всех, заинтересованных и неравнодушных к литературному творчеству.

«Я писал эту книгу для всех читателей, думал о том, чтобы она была интересна каждому образованному человеку», - скажет Сергей Беляков винтервью.

Беляков не просто даёт биографию Льва Гумилёва, он еще анализирует его труды, которые неизменно называет «художественным исследованием». Отношение учёных к работам Льва Гумилёва неоднозначно: от резкого неприятия до откровенного восторга.

Случалось так, что на обсуждение гумилёвской диссертации многие востоковеды не считали нужным приходить: «отдел востока своим отсутствием показал, что не имеет к теме никакого касательства».

В то время как академик Евгений Тарле в приватной беседе говорил:

«… в России не чаще чем через 10 лет появляется один студент на страну с такими выдающимися способностями, как у Лёвы». Монографии Льва Гумилёва – яркие, живые рассказы о давних веках, забытых народностях. Рассказанная им история о любимой Азии стала бестселлером времени.

Сергей Беляков уточняет: «Ни один роман я не читал с таким интересом, с таким удовольствием, как историко-географические статьи Гумилёва, опубликованные в сугубо научных журналах».

В книге есть главка «Дугин и Гумилёв, или Фальшивый наследник», где дано отличное развенчание современного российского общественного деятеля, философа, политолога, социолога Александра Дугина. Без обидных ярлыков, но с фактами и деталями: «Дугин – принципиальный противник научного познания, может быть, поэтому его книги пестрят забавными фактическими ошибками. Пока он рассуждает о символах, знаках и тайных смыслах, всё идёт хорошо, но стоит Дугину обратиться к истории или физической географии, как профессор превращается в двоечника».

Литературовед многое прояснил в сложной личности сына великих родителей, развеяв мифы, тайное сделав явным.

Лев Гумилев осознавал, что его судьбу во многом создала фамилия. Родные, близкие ему люди иногда намекали о возможности сменить её, взяв либо Горенко, девичью фамилию матери, либо Сверчков, от сводной сестры братьев Дмитрия и Николая Гумилёвых Александры. «Льву Сверчкову было бы намного легче поступить в университет. Фамилия Сверчков не привлекла бы внимание следователя, оперуполномоченного, заведующего спецчастью».

Лев Николаевич считал это для себя невозможным. В своей мучительной жизни во многом винил Ахматову: не хлопотала, не писала, не ходила. Хотя на самом деле и писала, и хлопотала, и обивала пороги, но… «Ни одна мать не сделала для своего сына того, что сделала я!», - к этим словам своей матери он оставался глух. Её сын, Лёвушка-Гумилёвушка, боль и вечная рана на сердце, нескончаемая вина в душе. Она хотела общения с сыном, но между ними лежала лагерная пропасть; детское «Мама, не королевствуй!» после отсидки Льва Николаевича стало близко к действительности. Из письма Гумилёва Эмме Герштейн: «От мамы пришла открытка, в которой она горько оплакивает телефон, выключенный на месяц. Мне бы ейные заботы».

Российский Серебряный век отразился в судьбе Льва Гумилёва самым драматическим образом: творческая богемная жизнь разом обрушила домостроевские устои, очертив свободу гендерных отношений. Анна Ахматова: «Скоро после рождения Лёвы мы (с Н.С. Гумилёвым) молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».

Но для их сына идеалы Домостроя были важны, свободу в интимных отношениях он считал адом. Поэтому и причину собственных семейных бед, духовного кризиса художественной интеллигенции России видел в разрыве с патриархальной традицией: «Серебряный век и был намеренно атеистичен, т.е. жил без заветов отцов. Серебряный век оболгали и им восхитились по неведению. Это ведь была жизнь-мука…»

Век диктовал сумасшествие, «вывихнутый век» сигнализировал обречённость. Многочисленные - измы в искусстве плодились и размножались. Но было захватывающе интересно, творческие союзы жили ожиданием открытий, новых форм. Сбывалось треплевское «нужны новые формы». Все знали, что они талантливы. Они, вызванные в литературу. Тихон Чурилин, поэт, мелькнувший в 10-е годы XX столетия, сразу вызвал отзывы коллег по поэтическому цеху, щедрая Марина Цветаева назвала его гениальным. Но сознание его прошло жесткую деформацию времени, и он оказался писателем, который всегда не ко времени. Абсолютный авангардизм в конце 30-х выродился в пародию социальной парадигмы: между идеологией, политикой, членами общества единства нет, всё распадается, становится реализацией удушливого непонятного сна. Больное сознание Чурилина фокусирует на бумаге ужас жизни советского человека, слова приходят к нему из разных эпох и сословий. Художественный бред проживания. Из романа «Тяпкатань»: «И напал на нас всех сон, на всех горожан и слобожан бывших с нами, крепкой, черной, и пал на веки и голову, унутрь… И нача восход - нача всходить пурпур солнца багрового, при луне, багровой тож. И запылал монастырь и коланча на полицеи и от пожара занялись все пять слобод, горя кольцом рубиново огненным и персты Тяпкатани, леса и рощи, — были одеты сими перстнями пожаров. И тут натрави Тяпка всех против всих — и разделишася круг на две стены и одна пойдя на другую войной непощадно-кулачной. Был бой. В одной стене - холопи, служки, рабы, во другоей - власти и горождане белоей кости».

Тихон Чурилин, вызванный из небытия, пришёл и говорит. «Тяпкатань» - книга не для широкого читателя, но относящаяся ко всей современной России. Время Льва Гумилёва, как и миллионов его соотечественников, пришлось на эпоху багровых Тяпок, когда выжить физически - уже было удачей.

В Пскове, его окрестностях, Лев Николаевич бывал неоднократно. Нашему знаменитому земляку, художнику, реставратору и кузнецу Всеволоду Смирнову заказал чугунный крест на материнскую могилу. Всеволод Петрович к кресту припаял свинцового голубя, велел Гумилёву самому принести крест на могилу. Что и было сделано: «сам протащил по кладбищу в Комарове тяжелый крест… вкопал глубоко, накрепко».

И Псков, и Всеволода Смирнова Лев Гумилев всегда вспоминал с ностальгией, он был буквально пленён естеством и силой этого человека. «…подавали кузнечный суп: «В ведро бросали всякую всячину: сосиски, рыбу, капусту, томатную пасту, ветчину, лук… Варился суп на кузнечном горне, подавался в изобилии, съедался с наслаждением».

…Город рождения, жизни и смерти для Льва Гумилёва навсегда остался

Санкт-Петербург - Петроград - Ленинград.

Когда мерещится чугунная ограда

И пробегающих трамваев огоньки,

И запах листьев из ночного сада,

И темный блеск встревоженной реки,

И теплое, осеннее ненастье

На мостовой, средь искристых камней,

Мне кажется, что нет иного счастья,

Чем помнить Город юности моей.

……………………………………….

Как город жив в моих воспоминаньях,

Как тень моя жива в его тенях!

(Лев Гумилев)

Нина Яковлева