Пересказывать Курбатова - неблагодарное занятие. Лучше, разумеется, тупо цитировать. Но служить стенографистом, записывая за диктофоном, муторно и, главное, ни к чему. Все равно не сегодня, так завтра мэтр сам все запишет, явив читателю свои байки в авторской редакции. Представляю, каково это - читать себя, с недоумением узнавая свои слова и мысли в чужом переложении: что-то вроде игры в испорченный телефон. Встреча с Валентином Курбатовым, что прошла в областной библиотеке, мало походила на свидание с пророком в своем Отечестве. Во всяком случае на стенах актового зала жаждущие слова Истины гроздьями не висели. Встреча с критиком выглядела скромным отчетом о житейских и литературных впечатлениях прошедшего года. Иркутск, Ясная Поляна, Астапово. Распутин, Вампилов, Толстой. Это далеко не вся география, которая близка путешественнику Курбатову, и не все фамилии, с которыми он сердечно сроднился. Звучали и иные пункты, имена и вехи. Привычно вдохновенная, как бы на последнем дыхании, по-старинному витиеватая речь мастера воссоздавала, реконструировала, гальванизировала, - чуть ли не в живых голограммах, - калейдоскоп впечатлений, мнений и размышлений. О самом важном. И о том, о сем. Забудем все звания, титулы и литературные премии (из коих главные для автора, если не врет, названы именами Пушкина, Толстого и Горького). Оставим в покое общественные регалии и прочие важные финтифлюшки. Все это, как показывает сын ошибок трудных, несущественные подробности перед одним простым фактом: вчера перед псковской публикой сидел и говорил живой классик. Есть такое странное словосочетание (закавычим его) - «живой классик». В кавычках оно означает некое допущение, что живых классиков не бывает. Потому что если живой, значит, - современник. А классик обязательно мертв. Я, однако, настаиваю, что Курбатов - именно классик (твердо и с удовольствием раскавычиваю) и исключительно, эксклюзивно живой. Живой, и только. До конца. Как в значении - до предела. Так и - до смерти.Ведь кто такой классик в литературе? Не липовый авторитет из секретариата Союза писателей (не важно каких: российских или России). А собственно тот, чьи тексты читают и перечитывают. Чьи произведения востребованы старыми новыми поколениями. И все. Этого, для того, чтобы быть классиком, вполне достаточно. В этом смысле Курбатов и есть наше ВСЁ. Может быть, единственный из живых псковских словесников (не столько физически, сколько метафизически), чьи книги снимают с книжной полки и хотя бы перелистывают. Пусть ради, к примеру, картинок. Или: конспектируют - ради зачета по курсу современной литературы. Наконец: просто читают. Из чистой эстетики или голой идеологии. Курбатов ведь не скрывается в башне из слоновой кости. Он, как критик, публицист и художник, совсем не чужд социальным проблемам, экономике, политике. Он по-хорошему всеяден, отчего кому-то кажется лукавым и ангажированным.Но какое имеет значение этот шум времени по сравнению с одним удачным абзацем? Сам помню, как, будучи школьником, штудировал маленькую голубую книжку про Астафьева. Тогда и русский писатель Астафьев, и его собеседник Курбатов казались какими-то далекими звездами. Каково же было мое изумление, когда оказалось, что Курбатов - пскович! Он здесь, рядом. Пусть Псковщина, с ее гнилым климатом, не мать, а, скорее, мачеха. И сам Курбатов больше времени проводит в иных городах и весях. Все равно Псков и окрестности уже навсегда связаны с фамилией Курбатова. Когда-нибудь, в недалеком будущем, уверен, его фамилией назовут какую-нибудь улицу Пскова.Лично я бы переименовал безликую Профсоюзную, где библиотека, где его книги, где он не однажды произносил свои «фирменные» вдохновенные речи по разным поводам и на всякие темы.Но это дело будущего. Пока же Валентин Яковлевич с успехом претворяет мудрый завет Чуковского: жить в России нужно долго. По нынешним псковским меркам возраст мужчины за семьдесят - уже чудо. Старик не выжил из ума и не спился, хотя имел право, и никто не посмел бы кинуть обидное: «Не по таланту пьет». Нет, Курбатов и сейчас бодрячком, огурцом, собеседник Платона и Гейченко, ныряет в прорубь и держит марку псковской литературы, покуда не явится кто-нибудь еще, его уровня, если можно измерять дар столь убогими категориями. Ну, пусть не уровня, так статуса, хотя статус - дело наживное, и подчас как раз дутое. Но это, слава Богу, не о нем. Не о Курбатове. Да, ныне писателю не оглядываются в спину и не шепчут с придыханием фамилию. Ценность книжного знания сильно девальвирована в широко закрытых глазах нации, когда-то давным-давно названной «самой читающей в мире». Про «самую читающую» и прежде было неправдой, а нынче и подавно: для трети населения книг вообще не существует. Люди не читают, а если и читают, то все больше с экрана. А вне книги, Слово, по мысли Курбатова, развеществляется, становится зыбким и неотчетливым, мгновенно улетучиваясь вслед за щелчком компьютерной мышки.Отрадно, что обидная утрата определенности, взыскующему четких границ и строгих дефиниций Курбатову не угрожает. Его Слово спасено от клавиши «Delete». Защищено от всякого рода хакеров. Библиотечный стенд, щедро заполненный книжками с автографами, служит тому порукой и свидетельством.Надежной порукой и живым свидетельством. Более чем. Саша ДОНЕЦКИЙ