Есть такая древняя правовая сентенция, что «вина не существует без нормы». То есть вина не существует как нечто объективное, она являет себя только в отношении совершённого и должного. Формулировка нормы порождает вину. Норма, что «быть брюнетом преступление» породит соответствующую вину брюнетов, а также чувство вины за брюнетов у всех остальных. История знает предостаточно подобных случаев. Да кто её слушает?

Вот на днях в Думе принят закон о защите чувств верующих. Содержание закона, точнее, та система наказаний, что им предполагается, всем более или менее известны. Но что всё это в принципе значит?

Существовали, например, когда-то в Средние века такие запреты: нельзя ругаться «по матери» около храма, нельзя без должного подобострастия исполнять церковные обряды, нельзя оскорблять царское величество, ну и так далее. К этому ряду может быть отнесён и наш закон. Но в рамках так называемого «средневекового мировоззрения» всё это представлялось вполне естественным. То есть общая понятность и приятие этих норм были связаны с тысячью иных норм, правил и порядков. Если все эти тысячи порядков исчезли или трансформировались, как будут выглядеть на изменившемся фоне упомянутые запреты? По меньшей мере, противоественно, причём, даже если они вполне этичны и справедливы с определённой точки зрения. Происходить эта неестественность будет от того, что основные понятия, используемые нормой, не могут быть однозначно определены в текущей ситуации. Что за чувства? Каких верующих? Верующих во что? Вот в Средние века ответы на эти вопросы могли быть однозначными, а в XXI веке, к сожалению или к счастью – другая проблема, однозначными быть не могут в принципе. Можно ли рисовать людей и кушать свинину, зная, что где-то рядом неожиданно может оказаться мусульманин? А не будет ли оскорблением тех, кто верит, что Бога нет, проводить в их присутствии крестные ходы. Наше общество – и с этим уже ничего не поделаешь – очень неоднородно. И я не вижу в этом ничего плохого. Плохо то, что кто-то боязливый, недалёкий и полный всяческой ненависти, часто вопреки установкам собственной этики, пытается всё вокруг отформатировать по привычной для себя модели. Тоталитаризм ушёл в прошлое, а тоталитарное мышление никуда, похоже, не делось.

Другая сторона проблемы состоит в том, а кто вообще у нас нуждается в защите, а кто не нуждается. И главное – кто будет это решать. Вот, дети, например, нуждаются. Хотя не совсем понятно, что это значит: требование защищать детей. А заключённые нуждаются? Вот, гомосексуалисты, судя по всему, почему-то не нуждаются, а, например, олигархи – нуждаются. В отношении последних специального закона пока нет, но есть масса других законов, охраняющих и защищающих незыблемость их приобретений.

Ещё один момент. По ряду причин, некие толерантно неопределённые верующие почувствовали, что оскорблены и решили, что требуется организованная защита их чувств от окружающей их безнравственности. Их решение претворяется в жизнь. И вот тут таится ещё одна сторона проблемы: а что такое вообще «быть оскорбленным»? Меня, например, столько всего оскорбляет, что, не приведи Господь, кого-то станут за это наказывать – будет Камбоджа времён Пол Пота. А я ещё не самый нервный из известных мне людей. Но, я полагаю, все эти соображения мало кому покажутся в новинку. Да и более важным является другое: а что стоит за всем этим?

А стоит за всем этим корявое, немудрёное и простое, как колесо, желание отработать задачу пресловутого «возрождения нравственности». В рамках подобных проектов, как водится испокон веку, вздымается целый вал мракобесия, ненависти, суеверий и лжи.

Отрадно, однако, что есть ещё честные и подлинно верующие, для которых вера есть внутренне самостроение и свершение, а не повод для драки. Может быть, ими вера и спасётся. Если вера настолько в себе не уверена, что оскорбляется в своих чувствах завидев знак сложения в математической формуле, лучше бы у неё вообще не было никаких чувств.

Артем Верле,

кандидат философских наук