Борьба с экстремизмом приняла масштабы национального проекта. Как будто экстремистская деятельность, словно лавина, неожиданно свалилась на благополучную и спокойную Россию. Конечно, во всем успели обвинить вездесущий интернет и мировую закулису, которая стремится разрушить самую крупную страну в мире снаружи и изнутри.

Фактически ужесточение законодательства было продиктовано политическими событиями в соседних странах (и, в первую очередь, на Украине), волнениями в России на рубеже 2011-2012 годов. Сложно сказать, стало ли в России меньше экстремистских объединений, однако новшества явились явным инструментом давления на свободу слова в СМИ и иррациональную протекцию религии и религиозных деятелей. Зачем это нужно государству, говорилось многократно, столь же часто произносились слова и о том, что ветви власти используют закон весьма избирательно.

Например, высказывания Ивана Охлобыстина о сжигании в печах определенной части населения государства (как бы он их ни характеризовал) – законом трактуются исключительно как экстремизм. Но к нему закон не применяют, а, например, на псковича, разместившего у себя в соцсетях видеоролик с призывом нанести, так скажем, увечия средней тяжести лицам, родившимся в южных регионах России, заводят уголовное дело, признают виновным и присуждают три месяца исправительных работ. Хотя перспектива реального срока в подобном случае тоже более чем возможна.

В итоге борьба с экстремизмом – позволим себе оценочное суждение – превратилась в банальное закручивание политических гаек и поддержку снижающегося рейтинга государственной власти («патриотический бум»), а также подорванного невиданными доселе «олигархическими» и даже криминальными скандалами вокруг православного духовенства (еще одно оценочное суждение с элементами предположения). Ничего общего с экстремизмом как таковым (с латыни переводится как «крайний») это дело не имеет. Тем более, если посмотреть, что принято считать экстремизмом, например, по Шанхайской конвенции, которую Россия, между прочим, тоже ратифицировала: «насильственный захват власти» «насильственное изменение конституционного строя государства», «насильственное посягательство на общественную безопасность», «организация в вышеуказанных целях незаконных вооруженных формирований» - вот о чем там говорится.

В последнее время и в России, и в Пскове родилось немало нашумевших дел, когда обычных граждан привлекали за якобы экстремизм. Последнее из них было связано с историей Алексея Долженко, на странице которого в социальной сети «В контакте» правоохранительные органы обнаружили якобы экстремистский видеоролик, размещенный очень давно и позволили себе устроить обыск в квартире. Документы с объяснениями обвинений гласили: «размещенный материал провоцирует верующих на протестные действия, оскорбляет основные святыни, задевает самые сокровенные и важные чувства – то есть является экстремистским и социально опасным». Псковская прокуратура в конце января выявила четыре экстремистских материала и еще по семи завершает работу. Итого одиннадцать, так что, по тенденции к концу года может набраться до ста.

Еще более удивительным по своему действию стал «Список террористов и экстремистов Росфинмониторинга»: в него входят уже аж восемь представителей Псковской области. Большинство – опять же за опубликованный ролик или резкий комментарий в интернете. Однако они находятся в одном списке с террористами (если они, террористы, вообще там есть) и – внимание – лишаются доступа к собственным денежным счетам — в том числе зарплате, пособиям и пенсиям.

Не обошла стороной тема экстремизма и Псковскую Ленту Новостей: депутат Госдумы от «Справедливой России» Михаил Брячак обратился к Генпрокурору и обвинил ПЛН в том, что она… процитировала его же собственные слова в поддержку инициативы о присвоении одной из улиц Пскова имени Ахмата Кадырова.

Все эти истории имеют одну общую логику. Даже к правовым нюансам здесь немало вопросов, начиная с того, почему, например, людей наказывают за якобы распространение такой информации в социальных сетях. Правовыми нормами они по-прежнему не регулируется, к СМИ не приравнены. И хоть депутаты сейчас заговорили о том, что пора бы блогеров с читаемостью в день более 10 тысяч человек приравнять к средствам массовой информации, их будет не больше 0,5% от всего количества так называемых «юзеров» социальных сетей.

По-прежнему непонятно, что правоохранительные органы имеют в виду под понятием «заведомо экстремистские материалы». Существует список Минюста, куда входит уже более 2 тысяч материалов (в него, например, попали видеоролики, вроде «Обращение Славянского союза к русским» - список постоянно публикует «Российская газета»). Много чего непонятно. Кстати, ролика, за который полиция накинулась на Алексея Долженко, нет в этом списке. Так что здесь, видимо, мы имеем дело с местной инициативой.

Так вот, правовые нюансы – это одно, а то, что теперь законодательство об экстремизме пытаются использовать так, как удобно, и с его помощью разбираться с конкурентами и противниками, или, например, просто держать в тонусе население – это очевидно. Например, тот самый «Список действующих террористов и экстремистов» минимум на четверть, по мнению экспертов, состоит из тех, кто пошел на конфликт с представителями власти или правоохранительных органов. И не важно, хулил ли он патриарха или возмущался, что соседи слишком шумные.

Кнут под названием «экстремизм» хлещет сейчас не только и не столько по политически несогласным – по сути, законы, связанные с «крайним поведением», превратились в инструмент для сведения счетов на новом уровне. В этой ситуации страдают и СМИ – с угрозами подать в суд за публикацию якобы экстремистских материалов обращались не только к Псковской Ленте Новостей.

Можно смело предполагать, что под понятие экстремизм на сегодняшний день можно подтянуть многие критические материалы в СМИ. Безусловно, делать так никто не будет, но тот факт, что «карась не дремлет» уже, видимо, многих устраивает. Да и по-настоящему «антиэкстремистская машина», вероятно, будет включаться только тогда, когда кто-либо затронет святая святых – патриотизм и религиозные чувства (разумеется, одной конкретной религии). Более того, процесс будет продолжаться: недавно справедливороссы в Госдуме предложили ввести закон, карающий непосредственно за оскорбление патриотических чувств. По сути, это будет полный «финиш» в правовом смысле: определить патриотические чувства, так же, как и религиозные, документально фактически невозможно. Но, видимо, суды обяжут это делать.

Карикатура Алексея Меринова, "Московский комсомолец"

Опять же уйдем от этических оценок этих действий и их причин – просто с точки зрения журналистики публикация о любом неуспехе российского государства (начиная со снижения надоев и заканчивая незавоеванными медалями) будет оскорблением патриотических чувств. По сути, даже выступление чиновника, который решит рассказать не только о плюсах, но и о минусах работы своей администрации, можно будет подтянуть под оскорбление патриотических чувств. Но, смеем предположить, закон подобного плана будет носить четкий избирательный характер.

Как, например, пункт в нынешнем законе об экстремистской деятельности: «возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни». Как относиться в подобном случае к «возбуждению национальной розни» к другим государствам? Ведь закон не утверждает, что только к России. Все эти дни государственные телеканалы крайне жестко, как говорится, «разжигают» - врагами опять стали американцы, половина украинцев, треть европейцев, латыши, которые усомнились в победе российского спортсмена на Олимпиаде.

Наверное, в том числе, и потому мало сомнений, что любой такой закон будет использоваться как «дышло», непосредственно в тех случаях, которые сами для себя подразумевают авторы закона.

Вполне возможно, негативных комментариев в адрес власти в интернете станет меньше – все-таки страшно, с учетом того, что реальные сроки заключения за подобные нарушения уже были. А вот справиться с Бирюлевым и прочими скандалами националистического плана запретительные бумажки вряд ли помогут. Хотя, возможно, такой цели и не стоит.

Денис Камалягин